В отличие от своих коллег он окончил гимназию, и не какую‑нибудь, а гимназию Витфельда в Гётеборге, и его школьный немецкий был по‑прежнему безупречен. То, что натворило правительство, казалось ему чистой воды саботажем, и нанесенный расследованию вред ничуть не уменьшался оттого, что они там, в высоких кабинетах, даже и не подумали, что они делают.
Теперь он и его сотрудники были вынуждены удовлетвориться чисто техническими мероприятиями, причем в условиях, далеких от идеальных. Уже сразу после взрыва стало ясно, в каком хаосе им придется разбираться. В одном из разговоров с правительством террористы сообщили, что пронесли в здание пятьдесят килограммов тротила, и пока ничто не противоречило этому утверждению.
Работа пожарников, как бы необходима она ни была, еще более затруднила расследование: несколько тонн воды, вылитых на пылающие обломки, – легко вообразить результат… Но что взбесило его больше всего – множество людей на месте преступления, которым в общем‑то нечего было там делать. Немецкие полицейские тоже там не были нужны, хотя он и понимал их профессиональный интерес. К тому же не надо забывать, что посольство формально считается немецкой территорией, так что просто попросить немцев уйти никакой возможности не было.
Еще эти ребята из СЭПО, Шведской полиции безопасности, с их отвратительной привычкой заглядывать через плечо, когда криминалисты занимаются своей работой! К тому же они имели нахальство предложить ему в помощь своих собственных криминалистов, но он, конечно, отказался, причем достаточно резко. Так работать – ни Богу свечка, ни черту кочерга, – сказал он. Я, например, не собираюсь ходить и все время помечать свой ревир. Если вам так угодно, если вы нам не доверяете, то пожалуйста, но тогда берите на себя всю работу.
В конце концов так и вышло. Через неделю, когда уже было снято наружное заграждение, начальство сообщило ему, что дальнейшим расследованием займется полиция безопасности, и он принял это решение, как ни странно, с облегчением.
Однако за эту неделю сотрудникам отдела тяжких уголовных преступлений удалось составить представление о причине взрыва. Не нашлось свидетельств того, что террористы сознательно взорвали здание. Наоборот, все выглядело как обычная небрежность или неумелость: скорее всего кто‑то из них, считающийся экспертом по взрывчатке, не туда ткнул пальцем, – ни один швед не допустил бы такой оплошности! У начальника уголовки почти не было сомнений, все было ясно и просто, хотя вечерние газеты, естественно, превозносили его глубокие знания.
На этом этапе их и отстранили, но ему в общем‑то было наплевать. Что там еще накопала оттеснившая его от расследования полиция безопасности, неизвестно: никаких юридических мер не последовало, никаких обвинений предъявлено не было. СЭПО, как всегда, действовала в обстановке мало кому понятной секретности, и он был убежден, что они, как и много раз до этого, не достигли ровным счетом ничего. Не надо быть полицейским, чтобы понять: в деле были и другие участники, не только шестеро террористов.
Потому что кто же тогда доставил в час дня 24 апреля послание в три крупнейших агентства новостей, расположенных на Сенной площади в трех километрах и минимум пяти минутах езды на машине от немецкого посольства? Ясно, что те, кто находился в здании – «Команда Хольгера Майнса», «kommando holger meins», как они себя называли, – сделать этого не могли.
Начальник уголовки не раз старался представить, что же происходило до того, как шестерка террористов проникла в посольство. Где‑то ведь они жили, мало того, они должны были провести рекогносцировку, выяснить, кто работает в посольстве, узнать привычки сотрудников, найти верный способ проникнуть в здание и покинуть его, если что‑то не заладится. Безусловно, у них была крыша над головой, кровати, стол, стулья, ножи и вилки, машина, еда, питье, всякая чертовщина – оружие, взрывчатка, поддельные документы.