В субботу в три часа утра транспортный самолет взял курс на засекреченный аэродром в Западной Германии.
История, разумеется, невеселая, но в нашем случае правительство, по крайней мере, могло утешаться полной поддержкой прессы и обозленного населения. Очень уж не по‑шведски действовали террористы, совершенно в немецком стиле: перекладывать на плечи мирных соседей свои собственные проблемы, да еще таким диким способом! Это у них, у немцев, уже вошло в привычку. Так им, немцам, и надо с этими террористами, короче говоря, заслужили, к тому же те, кто были за границей, знают, как немцы, нахально отталкивая всех, лезут на подъемники на лыжных курортах, причем не у себя в Германии, а в Австрии и Швейцарии.
А в печати и на телевидении журналисты и так называемые эксперты подвергли резкой критике действия немецкого правительства. Мало того что немцы сняли с себя всякую ответственность, они этим не удовлетворились, еще набрались наглости переложить собственную вину на шведское правительство, шведскую полицию и шведский народ. Мол, сами же во всем и виноваты: посольство наверняка взорвалось по недосмотру сотрудников, а террористы здесь ни при чем, они сами оказались жертвами.
Короче говоря, средства массовой информации реагировали бурно и единогласно за единственным исключением – самая крупная либеральная газета, которую премьер‑министр, когда бывал в хорошем настроении, называл «гнездом слабоумных оппортунистов», опубликовала небольшую статью. Автор набрался нахальства сравнить действия немецких террористов в посольстве с взрывом английского штрейкбрехерского судна «Амалтея», организованным Антоном Нильссоном в Мальме шестьдесят семь лет назад.
Министр финансов, один из старейших и уважаемых членов правительства, был настолько раздражен этой статьей, что неделю спустя на приеме у министра экономики просто‑напросто отчитал зарвавшегося редактора. Те, кто присутствовали на этом обеде, рассказывали, что это было «первоклассное развлечение». Если вспомнить, что социальную элиту в такой небольшой стране, как Швеция, можно пересчитать по пальцам, такой поворот дела следует признать естественным. Но единственным выговором все и ограничилось. Всё без исключения в этой истории было чересчур не по‑шведски, так что о неприятных событиях постарались поскорее забыть.
Назвать это полицейское расследование плохим нельзя, скорее то было никуда не годное, из рук вон скверное расследование. Почему? Если учесть, что дело касалось самого громкого уголовного преступления в стране за все послевоенные годы, объяснить это было трудно. Одной из причин, обсуждавшихся в высших полицейских эшелонах, в частности, в доверительных беседах между начальником Центрального полицейского управления и его ближайшим молодым помощником, было загадочное нежелание правительства заниматься этим делом, что, естественно, отражалось и на настроениях в полиции. Преступление с очевидными политическими мотивами и правительство, не желающее им заниматься, – как тут быть полицейским?
Начальник отдела тяжких уголовных преступлений терпеть не мог политической болтовни. Пусть этим занимаются другие. Правительственная позиция в том или ином вопросе его занимала мало. Он даже голосовать не ходил. Но то, что политики влезли в его расследование и к тому же выслали всех террористов, взбесило его не на шутку. Как можно вести расследование, не имея возможности даже допросить подозреваемых?
Он так на это рассчитывал! Допросить террористов спокойно, методично, не торопясь, столько раз, сколько необходимо, чтобы составить исчерпывающую картину. Ему приходилось делать это бесчисленное множество раз, и он был уверен, что справится с допросом и теперь, даже не прибегая к помощи переводчика. В отличие от своих коллег он окончил гимназию, и не какую‑нибудь, а гимназию Витфельда в Гётеборге, и его школьный немецкий был по‑прежнему безупречен.