У меня проблемы с написанием на английском языке, но получается выполнить задание.
– Высуньте язык, плотно закройте глаза, но вначале поднимите левую руку.
– Как? Язык должен быть высунут до…
– Конечно, это кажется вам странным и противоречащим здравому смыслу, – отвечает она серьёзным тоном, словно пытается мне сказать: не утруждайтесь задавать вопросы о моих вопросах. Затем она смягчается:
– Вы помните ситком «МЭШ»[7], который показывали по телевизору? То место, что герои пытаются воспользоваться распылителем? В инструкции к нему сказано: «Перережьте красный провод, но вначале перережьте синий провод».
Я поднимаю левую руку, высовываю язык и плотно закрываю глаза. Затем подглядываю за ней, чтобы посмотреть, забавляет ли её моя игривость. Забавляет, но совсем чуть-чуть.
– Руки вверх, ладонями ко мне, – приказывает она. – Пальцы вверх, держите их прямо.
Затем она берёт меня за руку и давит на мой большой палец, отводя его назад, затем на другие пальцы, чтобы проверить, насколько мне хватит сил удерживать их прямо. Я чувствую дрожь где-то в глубине и задумываюсь, чувствует ли она её. Её прикосновение возрождает меня к жизни. Я чувствую себя неуютно, но мне радостно.
– Осмотр почти закончен, – заверяет она меня.
Теперь она проверяет мои рефлексы и даже циркуляцию крови в лодыжках.
– Вы получаете удовольствие от преподавания? – спрашивает она во время работы.
– Конечно. Конечно, – говорю я, словно отмахиваюсь.
Она отвечает на мою амбивалентность вопросом:
– Вы предпочли бы заниматься чем-то другим?
– Да, я хотел бы меньше заниматься преподавательской работой, чтобы можно было больше заниматься исследованиями.
– А исследованием каких тем вы занимаетесь?
– Я много читаю по неврологии и делаю записи, если это можно назвать исследованием.
– Вы изучаете неврологию? Поразительно! Вы пытаетесь мне грубо льстить?
– Уж кем я точно не являюсь, так это льстецом. Именно поэтому я в немилости у декана. В неврологию меня потянуло любопытство, а страх перед потерей памяти с силой толкнул туда. Меня интересуют строение и функции мозга, его трансформация в разум, сознание, любопытство и так далее.
Полсекунды мы смотрим друг на друга не как врач и пациент, а как мужчина и женщина. В то время как мои глаза готовы продолжать смотреть ещё много таких полсекунд, целую вечность, её взгляд возвращается к бланкам на дощечке.
– Почему вы думаете, что страдаете от синдрома дефицита внимания?
– Я схожу с ума, когда вынужден слушать и слушать. Во время совещаний на факультете я испытываю нетерпение, беспокойство, мне хочется перебивать. Я чувствую себя очень виноватым из-за этого.
– Это я заметила, но не ваше чувство вины!
Мы оба смеёмся.
– Я стараюсь сделать всё, что только возможно в данном случае, доктор Пуччини. Но разве вы не сказали мне совсем недавно, что осмотр почти закончен?
Наконец она улыбается мне, эта улыбка скорее сочувствующая, чем профессиональная.
– Мы это говорим детям, чтобы они лучше переносили долгие осмотры. Я надеялась, что этот метод сработает и в вашем случае.
Затем она смеётся – и заставляет меня тоже рассмеяться. Она проверяет мой слух с помощью камертона.
– А теперь я проверю ваш оптический нерв – ворота в ваш мозг. Глаза подобны двум маленьким мозгам. Клетки сетчатки – это нейроны. Глаза не могут оставаться неподвижными. Они двигаются, как клетки у вас в мозге.
Она берёт мой подбородок большим и указательным пальцами, поворачивает моё лицо таким образом, чтобы мои глаза оказались на одном уровне с её собственными.
– Если вы заглядываете мне в сознание, то как насчёт права на тайну частной жизни? – спрашиваю я.
– В этом кабинете, со мной, вашим врачом, у вас нет права на тайны частной жизни, доктор Пируз. – Она хитро улыбается и добавляет: – Я – ваш врач. Вы спокойно можете раскрыть мне свои тайны!
Её слова «со мной» эхом отдаются у меня в голове. Я больше не помню, зачем я здесь. Я полностью очарован, поглощён этим существом, которое кажется врачом. Её дерзость укротила меня и заставила меня ощущать себя беззубым цирковым тигром, который выступает на пустой арене.
Она повторно постукивает меня по лбу. Мои глаза прекращают мигать после нескольких повторов.
– Хорошо, – говорит она, показывая, что осмотр закончен.
– И каков будет вердикт, доктор Пуччини?
Она встаёт и обнимает свою дощечку с зажимом обеими руками, как школьницы иногда держат учебники.
– Доктор Рутковский посмотрит результаты и, возможно, рекомендует какие-то дополнительные тесты. А пока попытайтесь не волноваться.
Я соскальзываю с диагностического стола и иду за ней к двери.
– Можно задать ещё один вопрос, пока вы меня не выгнали, доктор Пуччини?
– Конечно.
– Я не слишком молод для амнезии или болезни Альцгеймера?
– Вообще-то рановато, – говорит она. – Но это случается. Моя мать этим страдает, а она всего на несколько лет старше вас.
– Мне очень жаль.
Она открывает дверь, показывая, что моё сочувствие её не интересует.
– Пожалуйста, не делайте никаких необоснованных выводов насчёт себя, доктор Пируз.
– Спасибо, доктор Пуччини.
Она исчезает в коридоре. Затем она снова появляется и вручает мне свою визитку.
– Пошлите мне то стихотворение про Хемингуэя. Мне хотелось бы его прочитать. Мне он тоже нравится.
Уже из дома я отправляю своё стихотворение «Папаша Хемингуэй в Персии» по электронной почте доктору Пуччини.
Теперь я живу один, но это не означает, что я должен есть, как одинокий мужчина. Я делаю себе салат из свежих овощей, в нём много зелёных овощей, выращенных без химических удобрений, помидоры и перец, пророщенные соевые бобы и сладкий лук. Я посыпаю всё это турецким горохом, кунжутом и семенами льна. Потом я всё заправляю свежевыжатым лимонным соком, оливковым маслом и маслом орегано. Мы едим и нашими ушами. Звуки, которые получаются при жевании, усиливают вкус. Я жарю на гриле свежего лосося и поливаю его лимонным соком, выжимая лимон прямо на него, посыпаю укропом и эстрагоном. Я зажигаю свечи на обеденном столе. Я подавляю искушение посмотреть что-то по каналу Си-Эн-Эн, вместо этого слушаю отличный джаз по радио и пирую. Я напоминаю себе, что завтра нужно сходить в спортзал. Силовые тренировки, когда занимаешься с железом, меня успокаивают.
Убирая со стола, я возвращаюсь к мысли, которая не оставляет меня с тех пор, как появилась рассеянность. Пора написать поэму-наследие – до того, как я полностью сойду с ума. В ней я опишу состояние человека на примере одного человека и историю возникновения жизни на Земле, которая включает современные знания, в отличие от сказок в священных книгах.
Большее количество людей должно говорить другим о том, что они обнаружили в этом мире, отличающееся от того, что они хотели найти, и чего они добились, чтобы сделать одно и другое ближе. Каждому человеку дано столько-то ударов сердца, но человечество может существовать на протяжении несчётного количества ударов сердец бытия. Таким образом, для человеческого предприятия невообразимое сегодня может стать возможным завтра.
Мне хочется пригласить гостей в своё сознание, чтобы они увидели мою правду, мир по моим представлениям – этой не имеющей значения потерянной души, меня. Истина – это самая любопытная вещь, независимо от того, предлагают ли её священные книги, наука, настоящие стихи, или ты случайно на неё натыкаешься! Нетривиальная истина интересна, потому что никто никогда в ней не уверен, даже если держит её в руках. Ещё любопытнее то, что даже когда человек уверен в том, что знает истину, ему приходится тратить огромное количество времени на то, чтобы убедить других. О, как прекрасна и сложна эта госпожа истина! О, как сложно сохранение истины, которая требует постоянного ухода!