– Не бойся темноты, сын мой!
И я слышу свой собственный голос:
– Не бойся света, папа!
И я слышу его громоподобный смех, словно он поднимается со дна бассейна! Несмотря на все прошедшие годы, я всё ещё слышу его, будто он до сих пор жив, будто он ещё раз с любовью говорит мне:
– Пожалуйста, сегодня больше никаких вопросов!
Теперь я задаю вопросы реальности, но несмотря на её многочисленные языки, реальность продолжает молчать, словно это будущее. Молчание – это то общее, что есть у реальности, Бога и будущего.
Я также являюсь отпрыском-мутантом своей силы воли и компромиссов, на которые был вынужден пойти. Также в некотором роде и степени моё сознание и мои моральные устои не созданы мной – они не мои, это не я. Сколько людей живут под моей кожей, в моём черепе? Как мне откопать истинного меня из-под толстого осадка внушённых мне идей? Это если, конечно, истинный я вообще есть или когда-то был. Подсознательно и сознательно я стал личностью, которую я должен пытаться узнать и очистить, словно это загрязнённая вода, которую мне нужно пить. Очищение разума, как уборка дома, никогда не должно прекращаться. К этим мыслям меня привёл страх перед потерей памяти. Я должен изучить моё прошлое – теперь или никогда.
Почему я не могу верить в то, во что верит большинство людей? Многие люди верят, что Бог – сочувствующий и сострадательный, но тем не менее они также видят, что дети рождаются в генетическом, физическом, умственном и социальном аду, хотя в этом нет никакой их вины. Почему? Множество людей верят, что отец Иисуса создал Вселенную всего несколько тысяч лет назад из ничего – в противовес современной науке. Я люблю Иисуса, как блестящего революционера, который проповедовал любовь, как силу для просвещения человеческой души и изменения обстоятельств и условий, в которых находится человек.
Мне на ум приходит слово «невежество». Не знать – это очень по-человечески. Все вместе мы знаем вероисповедания, науки, искусство, языки, историю и географию, но каждый из нас знает только крошечную часть того, что известно коллективно. Так что я не знаю очень многого из того, что, как я знаю, знают другие, и я также не знаю, что известно, а что не знает никто. Так что мы все очень невежественны! На самом деле очень невежественны! Как можно убедить или заставить людей понять этот простой факт – то, что они невежественны, и то, что они не знают, что они невежественны, и при этом не оскорбить их? Пусть даже для этого придётся их обаять и очаровать! Как можно им сказать, что история создания, представленная в авраамических священных книгах, ошибается на миллиарды лет? Нет никаких доказательств ни одной истории создания, ни в какой религии вообще! Как можно им сказать, что масса вещей, в которые они верят, не соответствуют действительности? Эти причиняющие мне беспокойство незваные мысли заставляют меня бешено плыть, словно я тону в них или пытаюсь убежать от собственного невежества. Я говорю себе: «Ты невежественен, Пируз», – просто для того, чтобы посмотреть, какие будут ощущения.
Я только что нарушил обещание, данное себе самому, не давать этому шуму, который мысли создают у меня в голове, меня беспокоить во время плавания. Нелегко достигнуть ощущения тишины и спокойствия и сконцентрироваться на одном виде деятельности за раз просто потому, что я так хочу. Мне нужен духовный и интуитивный скачок, чтобы генерировать и продлевать состояние «никакого шума в голове». Я пытаюсь. Я буду дальше пытаться. Может, я сейчас занимаюсь этакой не-медитацией – я наблюдаю за тем, как мысли проходят сквозь меня, как сквозь сито, и тонут в окружающей меня воде перед тем, как успеют вызвать у меня слишком сильное беспокойство. Ядовитые мысли, как искусственные пищевые добавки, могут принести вред всем частям тела. Такие мысли всегда меня беспокоили.
Кто, кроме меня самого, может освободить меня от болезненных мыслей о прошлом и от опасения не оправдать ожиданий? Освободить меня от моего собственного сознания, от лжи, которая укоренилась в нём, от моей ложной идентичности, которую мне нелегко понять? Наконец я прекращаю своё неистовое плавание и по-собачьи гребу к лестнице.
Только выйдя из бассейна, я по рассеянности думаю, что уже нахожусь в мужской раздевалке, и спускаю плавки до колен. Я слышу крики и эхо криков. Женщины оборачиваются. Мужчины смеются. Вокруг меня нарастает волнение. Я натягиваю плавки.
– Новый мат вокруг бассейна голубого цвета, – поясняю я спасателю. – Он того же самого голубого цвета, что и мат в мужской раздевалке. Это был обман зрения, пока я думал о другом. Простите.
Я исчезаю со сцены, как мокрая мышь, за которой гонится стая голодных кошек.
Теперь я в раздевалке и дрожу, как будто бы оказался голым в снежную бурю. Моё беспокойство превращает меня в деформированное существо. Лысый мужчина храпит перед телевизором, где на экране вовсю палят из ружей. Полный мужчина запрыгивает в нижнее бельё, как слон в цирке, выполняющий трюки за горстку арахиса. Всё кажется искажённым. Изуродованным. Мне страшно. Я оглядываюсь вокруг и не нахожу ничего нормального, что могло бы меня успокоить. Всё кажется угрожающим.
Стальные шкафчики напоминают монстров без глаз, без ушей или пасти, они окружают меня и давят на меня. Я закрываю уши руками и открываю рот, как тот несчастный на картине Мунка[2], и кричу, не выдавая вслух ни звука. Это сдавленный и молчаливый крик. Но я не на картине. Мой страх и позор реальны. Моё замешательство реально. Моя реальность нереальна. Я слышу дружелюбный голос Иосифа, с которым мы иногда играем в теннис. Он заходит в раздевалку и смеётся.
– Надеюсь, ты не показываешь стриптиз перед своими студентами, профессор, – говорит он.
– Нет, – отвечаю я и болезненно ему улыбаюсь, как диабетик, которому отрезали большие пальцы ног.
Несмотря на его подшучивание, мои страхи только нарастают. Я слышу полицейскую сирену или только воображаю её? Полиция спешит сюда, чтобы арестовать меня за непристойное поведение? За то, что оголился в общественном месте? Я чувствую страх и панику, которые испытывает тонущий человек. И у меня есть веские основания для паники. Я уже считался маргинальным профессором из-за моих странных идей и ещё более странного акцента и до этого эпизода. Демонстрация половых органов даст Университету прекрасное основание для того, чтобы меня уволить – независимо от того, что я занимаю постоянную штатную должность. Я снова слышу голос Иосифа и чувствую его руку на своём плече.
– Забудь, Пируз, – говорит он. – Всё пройдёт.
– Спасибо, Иосиф. – Я не верю ему, но ценю его попытку меня успокоить.
Я не иду в душ, как обычно. Я не хочу снова обнажаться, даже в раздевалке, где разрешено обнажаться. Я вытираюсь и одеваюсь. Я проверяю, чтобы все пуговицы были застёгнуты, как и молния на брюках. Я проверяю, чтобы берет был на голове, а не остался висеть на крючке в шкафчике. Я иду к машине, надеясь, что припарковал её там, где я думаю.
Сегодняшний инцидент не был бы таким пугающим, если бы он был первым. Но рассеянность и забывчивость в последнее время принесли мне немало проблем самого разного рода. Я боюсь, что теряю память. Я клал не туда разные предметы, я не мог вспомнить чьи-то имена и фамилии. Это становится для меня важным, это вызов – найти или вспомнить, даже если предметы, имена и фамилии больше не имеют для меня значения. На днях я никак не мог вспомнить слово «петрушка», даже хотя посыпал ею лапшу. Почему я всё забываю? Это потому, что я должен столько всего помнить? Это потому, что я устаю от выполнения своих обязанностей? На меня кричит крыша, которую нужно ремонтировать. Тостер требует, чтобы его заменили. «Тойота» хочет, чтобы её проверили и что-то там подкрутили. Кучи бумаг у меня на столе умоляют их разобрать, рукописи настаивают на редактировании. Коллеги и студенты осложняют мне жизнь из-за моих неправильных идей, из-за того, что я – такой, какой я есть. Я нахожусь в состоянии постоянного стресса.