– Ба! – почему-то крикнула я, как будто она ждала, когда же мы откроем дверь, чтобы ответить наконец на наши звонки и голос.
– Ты чего? – Петр пытался заглянуть мне через плечо.
Ее зеленый халат был все так же утыкан иголками, из которых на грудь ей свисали разноцветные нитки. На безымянном пальце все еще сложенных на коленях черных рук, был надет все тот же дырявый металлический наперсток.
– Что это? – тут и «хирург» увидел то, с чего не сводила глаз я. Он рванулся к обезглавленному телу, и оно мягко, но быстро потеряло свою форму.
– Позвоночник рассыпался, – механическим серым тоном пробормотал Петр.
Тишина застыла пылью в застоявшемся воздухе.
– Ну все. Приехали, – первым пришел в себя «хирург». – Разворачивай оглобли, поехали в больницу.
Я все так же стояла, опираясь на палку.
– Ба, – прошептала я про себя, не веря, что опять не получу ответа.
И тут только до меня дошло, что произошло.
– Нужно позвонить в милицию.
Я заковыляла на кухню. Набрала номер и сообщила о том, что увидела. После этого обессилено плюхнулась на стул.
– Ну как ты? – «хирург» суетился вокруг меня, как будто я была его бабушкой.
– Отлично! Окна открой.
Вот сегодня вечером я вышла к Митьке. Нет, прошло несколько дней. Ну да, неделя больницы, вернулась. Дома… А бабушки нет. Даже тела…
Временной провал.
– Значит у вас тут мумия? – в коридоре показался невысокий, щуплый, довольно молодой человек с очками на носу. Круглая черная оправа делала обладателя этих очков персонажем из ретро фильмов 30-х годов. Черный свитер свисал с него мешком и нитки распотрошенного шва висели на боку странными аксельбантами.
– Там, – я подняла трость.
– Я следователь Потапенко Сергей Леонидович.
– Там, – снова повторила я и снова подняла трость.
– Идите сюда. Тут тело.
– А вы уже опознали тело? – Потапенко громко воззвал ко мне, как будто сразу догадался, что Петр не имеет к этой квартире никакого отношения.
Я поднялась и медленно обернулась к страшной картине.
– Как так получилось, что тело тут столько пролежало?
– А сколько оно пролежало?
Потапенко удивленно поднял на меня свои глаза целинника-энтузиаста.
– А сколько вас тут не было?
– А вы нашли того, кто сбил меня?
– А вас сбили?
– А этим даже никто не занимался?
– Черт возьми, с вами каши не сваришь! Эксперты сейчас подъедут. Вы хоть что-то можете толком сказать?
– Я Сондра Андреевна Волкова.
– Умилительно! Вот и поговорили.
– Три года назад меня сбила машина тут, на остановке. А вы именно здесь следы убийцы найти собираетесь?
– Вскрывать-то не будем. Вряд ли ее убили. Сами понимаете, – задвижка была. Внутренняя.
– Может быть я тоже сама под машину кинулась? Прямо у забора?
– Да помню, помню я ваше дело. Отлично помню! Оно закрыто и сдано в архив, но я помню. А вы что, можете что-то рассказать? Вы знаете, кто вас сбил? Так вы что, ну да… я помню… вы были в коме… А потом?
Он требовательно смотрел на меня. Его глазки комсомольца упрекали меня в одинокой смерти моей бабки.
– А теперь я хочу выяснить, кто это сделал!
– Что – это? – не понял Потапенко.
– Она три года в коме провалялась, – Петя подошел ко мне.
– И что? Сейчас даже не знали, куда ехали? Думали, тут пусто? А ключи ваши где? – покоритель целинных пахотных земель был оптимистом.
– Ты чего гонишь-то? – вступился снова Петр. – Сам подумай, какое у девушки настроение будет, когда она в пустой дом вернулась. Даже и бабка умерла…
– А ключей при мне не было, может мне в милицию заявление подать? – отчеканила я.
– Да что вы мне какой-то детский лепет сопливите, – следователь даже сел, но тут же вскочил, испуганно обернулся – не повредил ли он останки. – А почему бы вам про бабку в больнице было не узнать? Почему она к вам три года не приходила?
– Так она же в коме… – растерянно повторил «хирург».
– Ну ведь в себя пришла не сегодня, – не сдавался очкарик.
Я стояла в бабушкиной комнате и смотрела на оставленную на столе разрезанную ткань и большие портновские ножницы. Как же так? Реализованный киношный фантастический триллер.
– Я не смогла мать найти. Понимаете, она постоянно мужей меняла. Работала на скорой. И как раз сейчас в отпуске.
– Что же, вышла из комы, и тут же домой? Так не бывает… С месяц ее держали бы в больнице.
– Да она и так нам надоела, – попытался шутить мой сопровождающий. – Я ей говорил… Неделю как… Так нет, еще и ходит не сама, а домой поехала.
– И что, за неделю про бабку не узнала?
– Ну а как? Она звонила домой – никого…
Разговор шел без меня и как будто не обо мне. Почему меня выключили из этой беседы, возможно делали скидку, что я не совсем еще пришла в себя.
– А у врачей она спрашивала, кто к ней приходил? Элементарный вопрос… никто… звонит домой – не отвечают… звонит соседям, друзьям.
– Ну мало ли. Бабка могла в больнице тоже быть.
– Какие-то вы бесхарактерные оба. Не знал, что молодежь теперь такая. Ну а любимый? Ага… мать в отпуске… бабка в больнице… соседи на даче… друзья в отъезде…
– Ну соседские телефоны кто ж знает? Естественно, соседям не стала звонить – просто – как?
– Ага… при чем все знают, что она в коме… и никто не звонит, не интересуется ее состоянием… город сволочей короче…
Я посмотрела на следователя с удивлением. Он читал мои мысли, хотя и выдавал их за свои. Но выдавал их со знаком минус. Он считал это невозможным, проблемным и ставил знак вопроса после каждого утверждения. Хотя и я не торопилась отбросить сомнения во все это. Но ведь все умереть, как моя бабушка не могли. Вот так сразу. Рассыпаться.
– И что, вот она сейчас приехала, а ты-то кто? – внезапно заданный вопрос рассмешил «хирурга».
– Я – медбрат из больницы.
– Давай сначала. Ну врачи конечно пытались связаться с родственниками – а бабушка умерла – телефон молчит. За время адаптации в больнице она что – ни разу никому не позвонила? Не попросила врачей найти родственников и подруг?
– Но дом же молчал.
– А мать не сообщила на работе свой сотовый?
– У меня сестра на скорой тоже работает. Там не говорят в отпуске свой сотовый.
– Подруги? Были у нее подруги? Одноклассники… однокурсники… просто друзья… не в вакууме она же жила…
– Три года в коме… вы что… человека максимум на год хватает… сочувствие проявлять… и то – скорее любопытство…
В дверях появились люди. Они засуетились над останками. Я вышла в свою комнату, подошла к зеркалу. Ну и ну. Худая, высохшая. Короткий ежик темных волос смешно топорщился надо лбом. Я лизнула ладонь и попробовала пригладить волосы. Они снова вздыбились вверх.
– Ничего, знаешь, какие волосы у тебя теперь отрастут! – Петр вошел вслед за мной. – Тебе нужно было Днухе позвонить. Ты бы видела, какой крутой за ней отец приехал! Послушай, а у тебя ведь и денег нет? А может тебе лучше в больнице еще недельку?
Он тарахтел, не замолкая. Моя комната выглядела совсем печально. Пыль на письменном столе, книги… Они стояли на полу стопками-горками, я точно помнила – я писала курсовую, я их так и оставляла. Герцен, Соловьев, Гегель, история философии 19 века, Аксаков, Киреевские, Самарин, славянофилы… Библия, история древнего мира, Вавилон, Византия… Я пнула ногой одну из горок. Она рухнула, веером разложив печатную продукцию на полу. Странно, ковер был свернут, и лежал у стены.
– Конечно, я что – должна всю жизнь в этой больнице провести?
– Да ты так не огорчайся. Нужно восстанавливать силы. Мускулы…
– Уууу, какой у вас шикарный письменной стол. Вы не продаете его? – странный вопрос исходил от появившегося вновь Потапенко. Он заглядывал мне через плечо.
Я оглянулась на свою комнату. Посредине, боком к окну стоял арабский инкрустированный мебельный экземпляр. Бронзовые ручки и кружевное литье уголков рождало сомнение в принадлежности данной вещи этому месту. Бабушка баловала меня.
– А книги кто читал? – Потапенко стал вдруг излучать жизнелюбие. – Но, по-любому, этот запах цивилизации нужно проветрить.
– Книги – разве это не признак разума?
– Конечно нет, – вмешался «хирург». – Канализация – вот культура.