– Немцы?!
– Ну да! – подтвердил мальчуган. – Фашисты, в смысле! – заметив, с каким удивлением старушка на него смотрит, вновь ухмыльнулся и добавил: – Хотя, может, сейчас гражданская идёт, и беляки у вас село заняли? Иначе с чего бы такая разруха кругом и запустение?
– Ты мне тут глупости не говори! – наконец-то опомнилась Прасковья Григорьевна и придала своему голосу максимум имеющейся у неё визгливости. – Живо отвечай, как тебя зовут?!
– Александр Свиридович! – с невероятным достоинством ответил малыш. – А вас?
– Странный ты мальчик! – старушка недовольно поджала губы и с презрением сощурила глаза. После чего со всей строгостью и неожиданным для самой себя раздражением оглядев ребёнка с ног до головы, произнесла: – Не такая уж ты и цаца, чтобы тебя Александром величать! Санька, Сашка, Сань, Ашка… да как угодно! Только не полным именем!
– Тогда и я к вам буду обращаться не иначе как бабка, баба, тётка, тютка, клюшка, сушка, прибаутка!
– Да кто же тебя научил так со старшими разговаривать?! – возмутилась хозяйка домика.
– Такие взрослые, как и вы! Которые тоже к детям с презрением и недоверием относятся! – Малыш посмотрел таким глубоким, если не сказать старческим взглядом, что Прасковья Григорьевна содрогнулась от непроизвольной волны страха.
– Так ведь я не со зла… – растерянно пролепетала она.
– Небось со своим внучком сюсюкаетесь, а меня зазорно назвать тем именем, каким я представился? – настаивал ребёнок.
Вопрос о внуке ничего не затронул в душе хозяйки усадьбы. А вот чувство недоумения только усилилось. Прасковья Григорьевна ещё раз осмотрелась по сторонам и шагнула к забору, тяжело опёршись на него. Чувствуя себя при этом не то полной дурой, не то в каком-то странном сне. Ну не мог такой сопляк разговаривать подобным образом. Не мог!
– Ладно… хорошо… Александр! Но расскажи мне всё-таки, что ты тут делаешь? Да ещё в таком виде? И где твои родители?
– А сами представиться не хотите? Я ведь человек воспитанный, привык обращаться как положено.
– Прасковья Григорьевна.
– Ну вот, Прасковья Григорьевна, очень приятно с вами познакомиться. Теперь могу отвечать и на ваши вопросы. Только давайте договоримся – отвечать будем по очереди. Отвечаю на ваш первый вопрос. Только недавно вышел из леса, – малыш как-то странно указал большим пальцем себе за спину, – и сразу наткнулся на вашу великолепную усадьбу. Вот и стоял, думал, кто в теремке живёт. Теперь вас спрошу – какой сейчас год, месяц и число?
– Где? – хозяйка дома не сразу осознала суть вопроса.
– Да здесь же! – похоже, мальчик тоже стал нервничать. – Или вы не помните, какой сегодня день?
– Отчего ж не помню?! Двадцать шестое августа нынче…
– А год какой?
– Да всё тот же, две тыщи… тый.
– Уф! И то хорошо, что хоть недалеко забрался! – обрадованно выдохнул малыш. – Теперь вы спрашивайте!
– Это… как его… почему ты в таком виде?
– Заблудился я, Прасковья Григорьевна… – сказано это было детским звенящим голосом, но с такой тоской, словно говорил старик на смертном ложе. – Четыре дня через лес пробирался. Вот и одёжка того… тютю! Шёл всё время на юг…
– Да это и не лес, а урочище большое. Так правильнее… И похоже, что ты его по глупости своей с противоположного края на этот пересёк. Бедняга… Как же ты, дитя, юг определил?! – воскликнула старушка, заодно соображая, с какой скоростью мог двигаться ребёнок по лесному массиву. Получалось вполне возможно, что сказанные четыре дня.
– Теперь я спрашиваю! Кто с вами ещё живёт?
– Никого… Сама я… Вот уже шесть лет…
– Понятно! А юг я определяю по коре деревьев. Где мох – там и север. А юг в противоположной стороне! – бодро и с недетским ехидством оттарабанил Александр. – Теперь я снова спрашиваю. Можете вы, Прасковья Григорьевна, накормить усталого путника?
– Так… – старушка растерянно повела вокруг руками. – Отчего ж и не накормить добра молодца! – и впервые с начала разговора улыбнулась, сразу превратившись в добрую и милую старушенцию.
Малыш как-то облегчённо вздохнул, и они пошли вдоль изгороди ко двору. Там он сразу спросил:
– А помыться можно?
– Конечно! Воды я ещё сегодня не доставала из колодца… Тяжело… Если хочешь, бери из бочки дождевой…
Малыш по-деловому ковшиком начерпал воды в тазик, снял изорванную курточку, изгвазданную в глине рубаху и стал мыть лицо, шею и руки до самых плеч. При этом он пофыркивал со странной степенностью и солидностью. Бабулька мотнула головой, пытаясь отогнать совсем уж странные мысли, подала гостю полотенце, висевшее на верёвке для просушки, а потом всё-таки непроизвольно оглянулась на подступающий к огороду строй деревьев.
– Не страшно было в урочище?
– Да в наших лесах главное на медведя или волков не напороться. Но за четыре дня удалось с ними не встретиться.
– Так ведь, почитай, всех давно извели, – почему-то стала сокрушаться Прасковья. – Как понаехало в прошлые годы мужиков с ружьями да автоматами, так всю живность под корень. Разве что в самой глухомани какой волчишка схоронился.
– С автоматами? – Лицо малыша раскраснелось от холодной воды и растирания, но тон вопроса показался осудительным: – А кто же им разрешал так охотиться?
– Да всё те же отцы народа! Тьфу ты, вот нечисти развелось! Сам губернатор со своими приспешниками, поговаривают, давал разрешение на охоту. Да и сам не гнушался…
– Ясно. Везде одно и то же. Не страна, а кормушка для самых оголтелых бандитов.
– Господи, да где ж ты таких слов нахватался?
– Я, Прасковья Григорьевна, ещё и много других слов знаю. Какие вам и не снились. Но честно признаюсь, живот от голода свело и сил больше постничать не осталось.
– Ой, конечно! Заходи… э, Александр… Свиридович, в избу. У меня как раз каша на печи млеет.
Старушка первой вошла в сени, а потом и в горницу. При этом у неё мелькнула мысль накормить гостя да спать уложить. А самой тем временем к соседям сбегать. Но на кого мальца оставить? Вдруг опять в бега пустится? Ведь двери снаружи на замок закрыть можно, а вот окна изнутри открывались без труда и младенцем.
Пока она со вздохами и причитанием накладывала полную миску наваристой каши да нарезала хлеб с копченой колбасой, её глаза так и метались по избе. Явно выдавая свою хозяйку. И малыш каким-то чудом угадал причину беспокойства. Съев половину каши и солидный кусок хлеба с колбасой, он произнёс немного странную фразу.
– А ведь раньше я такую мамалыгу и на запах не переносил, – сказал он, а потом показал и свою догадливость: – Зря вы на окна так коситесь. Я ведь всё равно сбегу ещё до прихода соседей.
– Только попробуй! – Старушка попыталась развернуть согбенные плечи и уже потянулась рукой к уху ребёнка, как тот совершенно спокойно переспросил:
– А если не справитесь?
При этом он сидел совершенно спокойно и с таким независимым видом, что старческая рука замерла на полпути, а потом и вообще попыталась сделать вид, что поправляет край скатерти на столе. Хотя в мыслях Прасковья ещё пыталась себя завести на строгий голос, но вслух растерянно спросила:
– Так тебя ж, поди, родственники давно ищут?
– Нет у меня, теперешнего, родственников. Померли давно. А меня самого бандиты чуть ли не по всей стране ищут. Вполне возможно, что именно в таком вот детском теле. Ликвидировать хотят.
– Ты чего?.. – опешила старушка. – Что мелешь-то?
– Увы, Прасковья Григорьевна, – малец так тяжело вздохнул, словно помирать от старости собрался. – Чистая правда. И не смотрите вы на меня такими глазищами. Вопрос именно так и стоит: если спрячете меня – выживу. Если кто посторонний проведает обо мне – убьют.
– Да что же это в свете делается…
– Сами знаете – беспредел.
– И почто ж такого мальца убить хотят?
Александр задумчиво поковырял ложкой остатки каши, затем не спеша допил из стакана отвар из сухофруктов и только потом решительно взял ладонь старушки в свои маленькие детские ручки. Но так естественно это сделал, что у хозяйки и мысли не мелькнуло вырваться или удивиться.