То, что с наибольшим приближением можно назвать афганским национальным архивом, в сущности, осталось без внимания давней американской резидентки в Кабуле, с которой я тоже консультировалась. Я говорю об экспатке Нэнси Дюпре, остроумной женщине за восемьдесят, историке, известной многим под любовным прозвищем «бабушка Афганистана». Прославившись публикацией нескольких путеводителей{13} по наиболее отдаленным местностям Афганистана в 1970-х, она собирала сведения об афганской культуре и истории вместе со своим покойным ныне мужем археологом Луи Дюпре.
При всем при том Нэнси никогда не видела девочек, переодетых в мальчиков, не слышала о них и не могла припомнить никаких документов по этой теме за все то время, что она прожила в Афганистане, – то есть со времен последнего монарха, изгнанного в 1973 г.{14} Но ее «ни в малейшей степени не удивила» рассказанная мною история об одной маленькой девочке, которую воспитывают как мальчика. Реакция Нэнси на мой рассказ была сродни реакции Кэрол. «Сегрегация побуждает к творческому подходу», – сказала она.
Нэнси показала мне старую фотографию, оставленную на ее попечение бывшим афганским королевским двором. На пожелтевшем черно-белом снимке, сделанном в первые годы XX века, женщины, одетые в мужскую одежду, стоят на страже гарема Хабибуллы-хана{15}. За гаремом не должны были надзирать мужчины, поскольку они представляли потенциальную угрозу для целомудрия женщин и чистоты ханской наследственности. Женщины, одетые в мужское платье, решали эту проблему, что указывает, что подобные решения исторически бытовали и в высших слоях афганского общества.
Однако то, что происходит в замкнутой жизни афганских семей, возможно, никогда не было широко открыто для исследований, проводимых иностранцами, полагает Кэрол. И уж наверняка во время этого последнего наплыва чудаков, желающих изменить Афганистан. Точь-в-точь как местная старуха, оплакивающая утрату души своей округи, Кэрол с горечью рассказывает, каким стал Кабул в последние годы: цементно-серой крепостью, в которой обычные афганцы оказались изгнаны{16} из собственного города из-за раздутой военной экономики и стремительно взлетающих цен на жилье, которое могут позволить себе лишь немногие помимо иностранцев, оплачиваемых международными организациями. Они создали город, в котором страхи и слухи, основные двигатели коммуникации экспатов, циркулируют по замкнутому кругу.
– Большинство иностранцев в Кабуле живут почти так же, как те самые поднадзорные афганеи, которых они пытаются освободить, – саркастически замечает Кэрол.
Афганистан имеет тысячелетнюю культуру обычаев и кодексов, передаваемых из поколения в поколение. История местных женщин отслеживалась лишь обрывочно. Вообще говоря, история многих стран представляет собой историю их войн, и лишь изредка в ней одиноко выделяется правление какой-нибудь монархини. Бо́льшую часть социологических исследований в Афганистане проводят иностранцы – почти исключительно мужчины, – которые редко получают доступ к женщинам, поэтому узнаю́т они лишь то, что рассказывают им афганские мужья, братья и отцы.
В Афганистане нет никакой службы по защите детей, куда можно было бы позвонить, никакой надежной службы, которая вела бы статистику, никакого официально учрежденного исследовательского университета. Никто не может даже сказать с достаточной уверенностью, сколько людей живет в Афганистане: цифры, которыми оперируют крупные гуманитарные агентства, варьируют от 23 до 29 млн.{17}
Первая и единственная перепись в Афганистане была проведена в 1979 г., а более поздние попытки действительно сосчитать афганцев были одновременно спорными и отягощенными всяческими трудностями. Три десятилетия непрерывной войны и перемещений огромных масс беженцев не позволяют говорить о какой бы то ни было точности. Задача еще более усложняется непростым этническим обликом Афганистана и непрекращающимися дебатами по поводу точного месторасположения границы с Пакистаном.
Те, кто старается придерживаться дипломатического подхода, часто говорят, что Афганистан состоит из пестрого собрания меньшинств, очевидного наследия многочисленных завоевателей, которые вторгались в страну с разных сторон на протяжении всей ее истории.
Самое крупное меньшинство, приблизительно оцениваемое в 40 % всего населения, – это суннитская исламская пуштунская группа, и многие ее представители считают себя этническими афганцами. Пуштуны преобладают на юге и востоке страны. Второе по величине меньшинство – таджики, присутствие которых сильнее всего в северном и центральном Афганистане. Хазар многие считали предками монголов, их безжалостно преследовали в эпоху Талибана как последователей шиитской ветви ислама. В некоторых областях, в основном на севере, живут также афганцы узбекского, туркменского и киргизского этнического происхождения. Есть в этой стране и кочевники-кучи.
Хотя между этническими группами формируются и распадаются союзы, люди в пределах каждой группы зачастую с подозрением относятся к представителям других национальностей. Это еще одна причина, почему местные жители не склонны сообщать сведения, например, о том, сколько детей рождается в определенной местности или в пределах одной группы, не говоря уже о такой подробности, как пол этих детей.
На взгляд Кэрол, возможно, Запад больше озабочен вопросом гендерных ролей детей, чем сами афганцы. Хотя афганское общество строго основано на разделении полов, пол в детстве в некотором роде значит меньше, чем на Западе.
– Здесь, – говорит Кэрол, – людьми движет нечто более исконное. Все, что предшествует пубертату[2], – лишь подготовка к продолжению рода. Здесь это главная цель жизни.
И вероятно, нам – жителям Запада, – чтобы начать понимать Афганистан, нужно отставить в сторону свои представления о порядке вещей. Там, где долгая родословная племенной организации гораздо могущественнее любой формы правления, где язык представляет собой поэзию, но лишь немногие умеют читать и писать, где для неграмотного человека обычное дело – знать наизусть{18} произведения пуштунских и персидских поэтов и говорить на нескольких языках, истины и знания проявляются иными способами, нежели те, которые с легкостью могли бы распознавать чужестранцы. Говоря словами Кэрол, в стране поэтов и рассказчиков «важны общие фантазии».
По этой причине, если задаешься целью выяснить в Афганистане что бы то ни было, следует обращать внимание на неофициальные структуры. Например, заботы афганских женщин ближе всего знают, конечно, не иностранцы и не мужчины-афганцы, а другие афганские женщины – и еще врачи, учителя и повитухи, которые собственными глазами видят отчаянное желание рожать сыновей и все те шаги, на которые женщины готовы пойти, чтобы их родить. И ни один секрет не будет раскрыт мгновенно, предупреждает Кэрол:
– Нужно уметь прислушиваться к тому, чего никогда не говорят вслух.
Для пущего эффекта ресторанный электрогенератор в третий раз дает сбой, и мы снова оказываемся в темноте. Я делаю глубокий вдох. Во мраке аромат Кэрол – мандарин и черная смородина – становится более отчетливым, и я, наконец, спрашиваю ее, что это за облако духов, обволакивающее нас обеих. Мой вопрос ее радует.
– Ах да! В Пешаваре есть один человек… он торгует эссенциями и маслами. Он рассказывал мне, что поставляет свои товары какому-то французскому парфюмеру, который делает из этого сочетания одну довольно знаменитую штучку. Конечно, это просто бахвальство, но запах приятный, правда?