Щелкнул замок, и в камеру вошел ажан, которому предстояло проводить его в аэропорт. Несмотря на штатский костюм – легкие брюки и спортивная куртка, – сразу было видно, что это полицейский. С таким же успехом он мог надеть и балетное трико.
А как пахло на улице! Уэсли уже забыл, каким бывает свежий воздух.
Они сели в обычную, не полицейскую машину. Уэсли поместился на переднем сиденье. Пузатый ажан, пыхтя, с трудом втиснулся за руль. Уэсли взглянул на его перебитый нос и хотел спросить, доставалось ли ему хоть раз пивной бутылкой по голове и приходилось ли убивать человека, но потом решил, что лучше поговорить о чем-нибудь другом.
Ажан опустил в машине все стекла и медленно поехал по петляющей горной дороге.
– Погодка-то какая, а? – заметил он. – Сейчас мы с тобой отлично прокатимся. – Задание предстояло нетрудное, и он старался извлечь из него максимум удовольствия. Час был ранний, но от ажана уже пахло вином. – Итак, с Францией ты прощаешься. Очень жаль. В следующий раз будешь знать, что драться надо без свидетелей, – засмеялся он своей же шутке. – Что ты собираешься делать в Америке?
– Держаться от полиции подальше, – ответил Уэсли.
– Вот это молодец, – похвалил его ажан. – Жена все пристает: «Поедем в Америку, поедем в Америку!» На полицейское-то жалованье, представляешь? – Он искоса взглянул на Уэсли. – А твой дядя – человек состоятельный? – спросил он.
– Миллионер.
– Сразу видно. – Полицейский вздохнул, посмотрел на свою помятую куртку. – Мне нравится, как он одет. И чувствуется, что человек влиятельный. Потому тебя и отправляют домой.
«Домой – это сильно сказано!» – подумал Уэсли.
– Ничего, скоро приедешь к нам туристом и будешь сорить деньгами, – добавил ажан.
– Если у вас до тех пор не будет революции, – сказал Уэсли. В тюрьме он познакомился с двумя людьми, которые заявили, что они коммунисты и что скоро начнется революция.
– Насчет этого помалкивай, – угрюмо предупредил его ажан. – Особенно в Америке. Не то они отвернутся от нас. – И, озабоченный плохим мнением американцев о французах, добавил: – Уж не собираешься ли ты дома рассказать газетчикам, каким пыткам подвергали тебя во французской полиции, чтобы заставить сознаться?
– Мне не в чем было сознаваться, – ответил Уэсли. – Все видели, как я ударил salaud[21]. Хотя, конечно, можно рассказать, как один из ваших приятелей задал мне трепку в машине по пути в префектуру, – усмехнулся он. Ему было радостно после проведенных за решеткой недель ехать по сельской местности, мимо увешанных плодами деревьев и покрытых цветами полей. А неторопливая беседа с дружелюбным ажаном давала возможность не думать о том, что ждет его в аэропорту и в Индианаполисе.
– А ты чего хотел? – обиженно спросил ажан. – Тебя при всем честном народе какой-то сопляк одним ударом посылает в нокдаун, и чтоб ты потом ехал с ним в темной машине и не поквитался?! Все мы люди.
– Ладно, – великодушно согласился Уэсли, – буду молчать.
– Ты парень неплохой, – сказал ажан. – В Грасе о тебе хорошо отзываются. Я видел типа, с которым поссорился твой отец. Он выглядел так, будто побывал под поездом. – Ажан кивнул как человек, знающий толк в этом деле. – Твой отец лихо его разукрасил. Очень лихо. – Он снова искоса взглянул на Уэсли. Лицо его было серьезно. – Этот тип известен полиции. С плохой стороны, – добавил он. – Но пока ему удается уходить от наказания, которое он давным-давно заслужил. Он связан с опасными людьми. Тебя высылают отсюда не только ради поддержания порядка во Франции, но и ради твоей безопасности.
– Странно, – заметил Уэсли, – все знают, что он убийца, а он на свободе.
– Забудь про то, что знают все, друг мой, – строго отозвался ажан. – Забудь, поезжай домой и веди себя как следует.
– Слушаюсь, сэр, – ответил Уэсли, припоминая во всех подробностях лицо на фотографии: глаза-щелочки, высокие острые скулы, тонкие губы и темные курчавые волосы. Ему хотелось сказать: «Лучше вы забудьте про человека, который убил моего отца. Просто возьмите и забудьте». Но он сдержался. – У меня есть к вам одна просьба.
– Какая? – В голосе ажана появилась профессиональная подозрительность.
– Мы не можем проехать мимо порта? Мне хотелось бы еще раз взглянуть на яхту.
– Почему бы и нет, – согласился ажан, взглянув на часы. – Еще рано, времени у нас достаточно.
– Очень любезно с вашей стороны, сэр, – поблагодарил его Уэсли. По-французски: «C’est très gentil de votre part, monsieur». Одна из первых фраз, которым обучил его отец, когда привез в Антиб. Сам отец почти не говорил по-французски. Но сказал: «Есть два выражения, которые лягушатники очень любят. Первое: «S’il vous plaêt», что означает «пожалуйста». И «C’est très gentil de vorte part». Запомнил? Повтори».
Уэсли не забыл отцовского урока.
– У меня сын твоего возраста, – сказал ажан. – Тоже с ума сходит по кораблям. Все свободное время торчит в порту. Я его предупредил: станешь моряком – знать тебя не желаю. Не будь здесь всех этих судов, полиции было бы нечего делать. Кто только сюда не тянется, – мрачно продолжал он. – Алжирцы, югославы, греки, корсиканцы, сицилийцы, нудисты, малолетние преступники из Англии, сбежавшие из дома девчонки, богатые бездельники, которые не могут жить без наркотиков… – Он качал головой, перечисляя эти не слишком приятные для полиции дары моря. – А теперь каждый вонючий городишко на побережье строит себе порт. Здесь вся французская gendarmе´rie[22] не справится. Возьмем, к примеру, твой случай. – И он сердито погрозил Уэсли пальцем, вспомнив, что везет преступника, которого выдворяют из Франции. – Ты думаешь, то, что с тобой произошло, могло бы произойти, если бы ты жил, например, в Клермон-Ферране?
– То, что произошло со мной, – дело случая, – отозвался Уэсли; он уже жалел, что попросил проехать мимо порта.
– Все так говорят. А кому потом наводить порядок? Полиции.
– А кем бы вы хотели видеть своего сына? – Уэсли решил, что пора переменить тему.
– Адвокатом. Вот у кого деньги-то, дружок. Мой тебе совет: возвращайся в Америку и учись на адвоката. Ты когда-нибудь слыхал, чтобы адвокат сидел в тюрьме?
– Я тоже об этом думал, – сказал Уэсли, надеясь тем самым вернуть полицейского в прежнее благодушное настроение.
– Подумай всерьез.
– Обязательно, – пообещал Уэсли, мечтая, чтобы полицейский заткнулся.
– И никогда не носи при себе оружия. Понял?
– Да, сэр.
– Послушай совета человека, который повидал жизнь и небезразличен к судьбе молодого поколения.
Теперь Уэсли было ясно, почему именно этому полицейскому поручили отвезти его в аэропорт. Чтобы хоть на время выставить его из участка и избавиться от нравоучений. Полицейский пробормотал что-то невразумительное и закурил сигарету, на мгновение убрав руки с руля. Машина опасно вильнула в сторону. От дыма Уэсли закашлялся. Ни отец, ни Кролик не курили.
Когда они подъехали к порту, Уэсли увидел «Клотильду». На палубе никого не было. А он почему-то все ждал, что из рубки вот-вот выйдет отец и проверит канат. Отца вечно беспокоило, как бы вдруг не разразился шторм – тогда канаты не выдержат. «Перестань, – сам себе сказал Уэсли, – перестань, он больше никогда не выйдет на палубу». А что, если открыть дверцу машины, выпрыгнуть и убежать? В минуту можно скрыться от толстого полицейского, спрятаться, а с наступлением темноты пробраться на «Клотильду», вывести ее в открытое море и взять курс на Италию, потому что до Италии ближе, чем до любой другой страны. Будет ли полицейский стрелять? Из-под куртки у него торчала кобура пистолета. Нет, рискованно. Нельзя. Сегодня, во всяком случае, он должен вести себя разумно. Он еще вернется в Антиб.
– Корабли! – с презрением сказал полицейский и нажал на акселератор.
Уэсли закрыл глаза. Он больше не хотел видеть «Клотильду».
Рудольф с Дуайером ждали его возле регистрационной стойки. У ног Дуайера стоял отделанный искусственной кожей рюкзак Уэсли, а в руках он держал большой желтый конверт.