Мы неосторожно встретились глазами. В сумраке комнаты ее глаза блестели немного таинственно и вызывающе. Она еще более оживилась, видимо истолковав это по своему.
– Конечно, жизнь у меня разделилась на две половинки. Счастливая с мужем – и одиночество, бледная тень без него. Это страшно злит меня, и порой я бываю, несправедлива к окружающим, а потом казню себя. С другой стороны – за что мне такая участь? Я прежде не сделала ничего плохого. Это наказание без вины.
– Почему вам не выйти вновь замуж? – вяло поинтересовался я.
– Давайте еще немножко нальем, – предложила хозяйка, в очередной раз, поправляя волосы на голове и прихорашиваясь. – Я расскажу.
Мы выпили. Бутылка катастрофически пустела. Видимо фужеры были обманчивы. Она так хотела исповедаться, что, вяло, махнув рукой, не стала закусывать, и торопливо продолжила:
– Тут все дело в его маме. И эта дача, и дом в Петербурге, и акции пароходной кампании «Лапшина и Сироткина», и еще много чего – все записано на ней. Мой муж, Афанасий, изначально был ей всем обязан и не придавал значения формальностям. Даже когда он работал на Сестрорецком заводе, что совсем в его положении было не обязательно, он докупал акции, и отдавал их матери. Я в эту бухгалтерию не лезла, а вот так случилось, что я осталось вдовой с двумя детьми, и реально у меня нет на руках – ничего. Отношения со свекровью натянутые. Ну, кто любит бесприданниц. Нет! Она, конечно, она не выставила меня за порог, все-таки ее родные внуки, кровинушка, но сказала мне, что такое положение будет продолжаться, только до того момента – пока я вновь не выйду замуж. Что будет после этого, она не уточняла, но, судя по всему, ничего хорошего меня не ждет.
– Да! Судьба, – искренне посочувствовал я. «Несчастных женщин в России наверно больше чем женщин!» – пронеслось у меня в голове. Наверно коньяк давал о себе знать. Мне ее стало, по настоящему жаль.
Она придвинулась ко мне на близкое расстояние. Есть зона безопасности между мужчиной и женщиной. Если ваши лица оказываются слишком близко, тем более по инициативе слабого пола – это не спроста.
– А я же поверьте живая. Меня еще можно отогреть. И этой дури, у меня ведь раньше не было, не было совсем. Мне порой так стыдно становится! Вы верите мне?
Она взяла мою руку в свои ладони, как бы доверяя сокровенное. Я чуть отодвинулся, но руку освобождать не стал.
– Верю. Да конечно. Отчего нет, – сказал я скороговоркой, и все-таки освободив руку, встал, поправить фитиль в лампе. Она вспыхнула ярче. Когда я вернулся, она вновь подвинулась ко мне ближе.
– Давайте выпьем на брудершафт! – огорошила она вдруг меня, и я почувствовал, как язык у нее уже слегка заплетается.
– Это ни чему! – возмутился я.
– Один поцелуй для дамы это разве много? Наверно свою возлюбленную – так не обижаете?
Она разлила остатки коньяка.
– Вы лучше не пейте. Закусывайте Аида. Вам не много?
– Много? И что?
– Ничего.
– Я за все лето – не брала толики в рот! Я же тупая и глупая моралистка и трезвенница!!! Вы разве не заметили? Но не сегодня. Сегодня, все будет по-другому. Будет?
Она посмотрела на меня долгим вопрошающим взглядом.
– Не знаю, что вы имеете в виду? – отстраненно бросил я, украдкой посматривая на укрытие, где спряталась Маша.
– Да это я так. Ну, короче вы будете допивать коньяк или мне прикажете это делать самой.
– Вы сама себе хозяйка. А мне достаточно.
– Я, конечно, могу, но разве вы хотите видеть нетрезвую женщину? Нет? Тогда поддержите меня. – Аделаида встала и подошла к окну, поглядывая на двор. Луна мертвенно бледным светом озаряла ограду и постройки. Удостоверившись, что все тихо и спокойно, она вернулась назад и продолжила:
– Я одна пить? Ни за что! Вот с вами Михаил, непременно! Какой вы сударь право – не решительный.
Я не уступал ее просьбам. Она подумала и тоже отставила бокал.
– Ладно. Подождем! А почему вы не купаетесь, – поинтересовалась она вдруг.– У нас тут все купаются. Пляж хороший. Жара. Или это из-за шрама? – вновь огорошила меня Аделаида, видимо потеряв контроль.
– Откуда вы про него знаете? – опешил я.
Она осеклась. Почувствовала, что проболталась и сказала лишнего.
– Нет. Мне все равно. Это я так предположила, – неуклюже попыталась оправдаться она.
– Подглядываете! – возмутился я, с легким презрением вглядываясь в лицо женщины.
– Это случайно получилось, – заверила хозяйка, слегка зарозовев. – Извините.
– Н-да… Нехорошо! – я помотал головой, отворачиваясь.
– Почему же? Нехорошо-с? Не совсем, – Аделаида помолчала. – Да. Понимаю. … Ну не настолько. Вы прямо скажу – Аполлон! Красавец!
Она поднялась и, держа в руках бокал, совершенно неожиданно присела ко мне на колени. Я почувствовал запах ее французских духов. Волосы ее коснулись моего лица. Я инстинктивно дернулся, но она ласково и настойчиво успокоила меня:
– Выпейте из моих рук.
– Зачем! Вы не слишком увлеклись Ада?
– Выпейте, – настаивала женщина.
– И что дальше будет?
– Я вас поцелую, – безапелляционно и решительно заявила хозяйка, хищно облизывая губы кончиком языка.
– Мне тяжело, – сухо сказал я.
– Вы упорный мальчишка! Я вам совсем не нравлюсь?
– У меня есть барышня.
– Вы не ответили на мой вопрос?
– Ну, если вы хотите, то да, – отмел я ее домогательства.
– Это горько слышать! Никогда не говорите даме такие слова, что вы сейчас произнесли. Слышите никогда! Это сильно обижает. – Она погладила мое ухо и, укусив за мочку, ласково прошептала. – Но я вас прощаю.
Она встала с моих колен и, подойдя к стене, примыкавшей к дому, постучала в нее. Скоро на пороге появилась светловолосая девочка, одетая в легкое льняное платье из дешевого муслина.
– Даша! Принесите граммофон и пластинки. Вы там еще не спите?
– Я нет. А Варя прилегла.
– Буди. Смотрите там у меня! Еще одну лампу захватите из гостиной, а то тут темно.
Когда девушка ушла, я поинтересовался, зачем все это.
– Обиженная женщина хочет послушать музыку! Я у себя дома. Что нельзя? – промолвила она жеманно, посматривая на меня. Хмель все сильнее действовал на нее. – У меня есть записи, которые вы точно не слышали.
– Вроде как хозяйка сдала эту половину! – уточнил я, говоря о ней в третьем лице.
– Деньги меня не интересуют, – обрезала Аделаида, и с поволокой посмотрела на меня, – вы в этом убедитесь.
Через минуту появились две девушки. Одна несла аппарат, другая, что поменьше и которую очевидно звали Варя, рупор, пластинки и лампу. Я почему-то сразу обратил на нее внимание.
Варя была хороша, но не красавица. В таком возрасте девушка еще часто не зацветает, и как нераскрытый бутон: мила именно своей скрытой красотой, внутренним содержанием, не потраченной непосредственностью. Заостренный нос, голубые глаза, по-детски чуть припухшие губы с пенкой, и особенно маленькая самодельная диадема на голове – заставляли на нее смотреть с улыбкой. Каждой маленькой девушке, да и взрослой женщине хочется носить корону! Приковывать к себе восхищенные взгляды. Более утонченным вариантом такого украшения и была диадема: сделанная из бисера, стекляруса, плетеного конского волоса и бумажных цветов.
– Не ставьте, не ставьте. Заводите сразу, – распорядилась Аида пьяным и командным тоном.
Я усмехнулся, покачал головой: «Что-то будет!»
– Сестры погодки Сухотины, – сказала Аделаида. – Живут у меня. Мать посадили за кражу, отец пьет горькую, скрывается. Воспитываю, как могу. … Забочусь. – Добавила она после паузы.
Девушки быстро установили полированный ящик – больше похожий на небольшую тумбу-шкаф. Крышка и маленькие дверцы его, были расписаны цветочной композицией. На боковых стенках и небольших дверцах, был изображен дворцово-парковый пейзаж и дама, играющая на арфе. Место куда устанавливались пластинки, было оббито тонким металлическим листом и позолочено.
– Что ставить тетя Ада, польку или мазурку?
– Посмотрите еще чего-нибудь.