Для лона семьи, впрочем, это была большая удача. Дядю я помнила смутно, но, надо полагать, Мышильда пошла в него, ибо не было в ней ничего от моей красавицы тетки.
– Поедем? – спросила сестрица, устраиваясь напротив меня; ко всему прочему, она дурно воспитана и вечно забывает здороваться.
– Здравствуй, – вздохнула я.
– Ну, здравствуй, – нахмурилась она, при этом ее нос стал до того остреньким, что мог бы с легкостью проткнуть крышку моего стола. Конечно, и из Мышильды моими стараниями вполне можно было бы состряпать нечто путное, но она неизменно отказывалась от моих услуг, предложенных от души и безвозмездно, исключительно с целью придать семье достойный вид, чем, естественно, раздражала меня еще больше.
Мышильда повертела головкой, постреляла глазками и спросила:
– Настроение плохое, да?
– Да, – кивнула я.
– А отчего?
– Иннокентий Павлович звонил. Хочет прыгнуть с балкона.
– Опять с вашего? Ну, это смешно, в конце концов.
– У него есть ключ от чердака.
– О Господи… И что?
– Дам ему еще шанс.
– Толку от этого не будет.
– Зато я чувствую себя такой благородной.
– Как это вообще можно: дать кому‑то шанс стать мужчиной? Что это вообще значит?
– Это значит, не рыдать на моей груди трижды в день, по поводу, а также без повода.
– Может, ему в самом деле лучше на чердак слазить?
– Как ты можешь? – нахмурилась я. – Никогда не замечала за тобой особой кровожадности…
– Да я так… к примеру. И что, пойдешь жить к нему?
– С ума я сошла, что ли? Просто не знаю, что делать, – не выдержала я.
– Ага, – кивнула Мышильда и не без ехидства заметила:
– Я тебе сразу сказала: вы не пара и ничего путного из твоего замужества не выйдет. Как сказала, так и получилось.
– Точно. Накаркала, одним словом, – согласилась я.
– Я не каркаю. И вообще… где были твои глаза?
– На том же месте, где и сейчас, – вздохнула я и призадумалась.
Воспоминания унесли меня в тот день, когда я увидела последнего мужа впервые. Моя подруга судилась со своим мужем из‑за имущества, которое требовалось разделить поровну, но у каждой из сторон были свои представления о половине, и дело застопорилось, вот тогда подружке и посоветовали адвоката, ловкого и чрезвычайно удачливого. Им оказался Бельский Иннокентий Павлович, мой дражайший супруг, ныне собирающийся в очередной раз упасть с балкона. Тогда он меня просто поразил: энергия била в нем через край. Остроумие прямо‑таки сверкало, а о роли женщины в современном мире он говорил так, что выжимал из меня слезу. Само собой, я не смогла пройти мимо такого сокровища. Судебный процесс моей подруги он выиграл, а мы поженились.
Дома Кеша тоже много говорил: горячо и убежденно, правда, все больше о своей незавидной доле. Он уставал от работы и непонимания, ему требовался душевный комфорт и тихая пристань… Моя доля тоже стала через некоторое время незавидной, и я покинула его. С тех пор он затевал неудачные самоубийства, и мне приходилось несколько раз к нему возвращаться. Это было довольно громоздко, в том смысле, что, покидая нашу общую с Иннокентием Павловичем жилплощадь, я могла устроиться лишь в одном месте: нашей опять же общей с предпоследним мужем квартире. На это время мой предпоследний муж вынужден был переселяться в квартиру своей мамы, эта квартира пустовала, но располагалась у черта на куличках, что само по себе было неудобно. В общем, из‑за глупого поведения последнего мужа мы с предпоследним находились в постоянных переездах, что, разумеется, настроения никому не прибавляло.