Ужинали молча, я чувствовала, что Сашка меня разглядывает, но глаз не поднимала.
– Машка, ты никак обиделась? – спросил он.
– Нет, – покачала я головой. – На себя обижаться глупо, а на тебя не за что.
Он стал мыть посуду, а я пошла в комнату, готовиться ко сну. Сашка заглянул туда, увидел, что я постелила ему на диване, усмехнулся.
– Отделяешь, значит? – спросил весело.
– Отделяю, – кивнула я.
– А вдвоем теплее.
– Здесь не в сарае, не замерзнем.
– Ну чего ты злишься? – Он подошел поближе и вздохнул жалостливо:
– Рожица кислая, улыбнись, а? Когда смеешься, ты мне больше нравишься.
– А ты мне меньше. Помочь тебе помогу, если обещала, а все остальное… в общем, давай помнить, что я замужем.
– Что ж, дело хозяйское. – Сашка разделся и завалился спать.
Я тоже легла. Сон не шел. Шевелиться я боялась. Хотя Сашка и спит как убитый, демонстрировать свое состояние все же не стоило. Я таращилась в потолок, усердно глотала слезы и думала, почему это в моей жизни все так по‑дурацки? Размышления на эту тему меня очень увлекли, так что я не сразу сообразила, что Сашка вовсе не спит. Он вдруг поднялся и сел ко мне на кровать.
– Ну, что слезами‑то давишься? – спросил он со вздохом, протянул ко мне руку, а я ее сбросила.
– Извини, что мешаю, – торопливо вытерев глаза, сказала я. – Думала, ты спишь, ты же быстро засыпаешь.
– Уснешь с тобой, как же.
– Извини.
– Ну что ты заладила, как попугай, извини, извини? Не за что мне тебя извинять. – Он вроде бы разозлился.
– Я знаю, что веду себя глупо, как в анекдоте про девицу, – хмыкнула я. – Ее парень на ночь подобрал, а она утром спрашивает, куда шифоньер поставим.
– Не про тебя анекдот. Я пожала плечами, вовсе не поверив Сашке. Поднялась:
– Что‑то не спится мне. Пойду постою на балконе.
Я накинула халат и вышла. Глядя на огни ночного города, пыталась убедить себя, что жизнь прекрасна. Через минуту на балконе появился Сашка.
– Шел бы ты отсюда, – попросила я. Видеть его не хотелось.
– Машка… – вздохнул он.
– Помолчи, а? То, что я хочу услышать, ты не скажешь, а про то, какая я хорошая и какой ты плохой, мне слушать неинтересно. Иди спи. У тебя боевое задание.
– Не могу я спать, когда ты тут одна стоишь и забиваешь себе голову чепухой, – разозлился он.
– Голова моя, хочу забиваю, хочу нет. Было холодно, я поежилась, подумала об отце и о Сашке, конечно, тоже. Он спросил:
– Озябла? – И обнял меня. Рядом с ним было тепло и надежно, и плохого думать не хотелось. – Давай я тебя поцелую? – тихо сказал он и поцеловал. Не один раз, конечно. И все перестало иметь значение, я обняла его, а он подхватил меня на руки, как подхватывал в детстве отец, и пошел в комнату. Он был так нежен, что надобность в словах отпала, не нужны были слова, а когда я начинала что‑то торопливо шептать, Сашка говорил “молчи” и зажимал мне рот. И я молчала.
Я открыла глаза, потянулась и взглянула на часы: почти пять. Сашки рядом не было. Приподняв голову с подушки, я покрутила ею немного и тут его увидела:
Сашка стоял в прихожей и разговаривал по телефону. Но поразило меня не то, что Сашка в пять утра с кем‑то беседует, а он сам, точнее, его лицо. В нем не было и намека на обычную насмешку, дурашливость и дерзость, лицо было жестким, даже злым и очень неприятным. Я испугалась, но лишь на минуту, потом вспомнила, каким Сашка был этой ночью, зевнула, сладко потянулась и с головой нырнула под одеяло.