– Может, сразу в город, а?
– Спятила? Разве я доеду?
Сонька, конечно, права, водитель она никакой.
– Может, в село? – волновалась я.
– Сейчас его дома выгрузим, ты побежишь к Максимычу звонить, а я его осмотрю, может, чем помочь сумею.
– Ага, – усмехнулась я, но ничего лучше предложить не смогла.
Тут мы подъехали к самому крыльцу.
Сонька в него бампером ткнулась и чертыхаться начала, но быстро успокоилась. То ли мужчина стал легче, то ли мы малость поднаторели, но вытащить его из машины и занести в дом оказалось не так уж сложно.
Вошли в кухню и положили его на пол. Голова его была как‑то странно запрокинута, мне это не понравилось, но размышлять об этом времени не было. Я уже стояла у дверей, намереваясь бежать к соседу, когда Сонька вдруг позвала:
– Гретка, он мертвый.
– Что?
– Мертвый, говорю.
– Да не может быть, – охнула я. – Он же стонал, ты же слышала.
– Слышала. Отстонался.
Я села рядом с ней. Пульса нет, и лицо…
Да, лицо у него было, в общем, смотреть на него не хотелось.
– Слушай, может, он жив все‑таки, много ты в таких делах понимаешь, ныла я.
Сонька убежала в комнату и вернулась с зеркальцем. Мы подставили его к самым губам мужчины и стали терпеливо ждать.
Ничего.
– Говорю тебе, он мертвый, – сказала Сонька, устало откидываясь к стене.
– О, Господи, чего же теперь делать‑то?
– Дверь запереть, вот что.
– Зачем?
– Не знаю. Жутко. И окна зашторь.
Мне вдруг тоже сделалось жутко, я торопливо заперла дверь, зашторила окна и опустилась на пол рядом с Сонькой. Мы уставились на покойника. Из одежды на нем, кроме кожаного пальто, ничего не было. Теперь, при свете, мы могли его разглядеть и ужаснулись: кто‑то над ним здорово поработал. На пальцы рук и ног смотреть было невозможно, мне стало нехорошо, я зажала рот рукой и бросилась в туалет.
Когда я вернулась оттуда, Сонька все еще сидела на коленях, прижавшись ухом к его груди и щупая, как в американском кино, артерию на шее. Увидев меня, подняла голову и сказала:
– Мертвее не бывает.
Верить в это не хотелось.
– Много ты понимаешь. Он ведь стонал.
– Стонал, – усмехнулась Сонька. – Сначала над ним всяко‑разно измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем‑то, неважно. Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек, помер.
– Может быть… – начала я.
– Да заткнись ты. Это труп.
Я села рядом и заревела. Сонька тоже носом зашмыгала, потом спросила:
– Что делать‑то будем?
Я пожала плечами:
– Пойду к Максимычу, в милицию звонить.
– Погодь. Торопиться некуда. Давай‑ка покурим.
Мы закурили, поглядывая время от времени на труп, и Сонька предложила:
– Расскажи‑ка мне эту историю, вроде как бы милиционеру.
Я рассказала. Сонька слушала внимательно, потом криво усмехнулась и заявила:
– Полное дерьмо.
Я пожала плечами.
– Менты нас в гроб вгонят.
Я покосилась на обезображенное тело и заметила:
– Менты еще полбеды.
Сонька зябко поежилась.
– Чего ж тогда?
– Откуда я знаю?
Сонька стала хмуриться и наливаться краской.
– Все ты… вечно тебе больше всех надо.
Видишь, люди что‑то зарывают, и шла бы себе дальше, уж, наверное, они не рассчитывали на то, что какой‑то придурок сразу вырывать начнет.
– Два придурка, – поправила я.