Поворачиваться было страшно, чужой взгляд жег затылок, а свет раздражал. Где‑то я читала, что в тюрьме спят со светом. Что ж, здесь самая настоящая тюрьма. Кто эти люди, точнее, кем они могут быть? Разговаривающий со мной мужчина на бандита совершенно не похож, и речь у него специфическая… чиновничья, что ли… Какая глупость, чиновники людей не похищают. Конечно, это бандиты. Им нужен выкуп. Анатолию уже звонили? При мысли о муже я тихо заревела от тоски, а еще от жалости к нему. Каково ему сейчас? Господи, лишь бы все поскорее кончилось. Я пыталась настроить себя на оптимистический лад. Анатолий заплатит любые деньги, а этот тип сказал… И тут ко мне явилась мысль, которая по‑настоящему меня испугала: эти люди не прячут лиц. Следовательно, отпускать нас никто не собирается. Я покрылась холодным потом и зажмурилась от ужаса. Конечно, этот мерзавец пел соловьем с одной целью: успокоить меня, чтобы я не создавала лишних проблем. Неужели они способны убить ребенка? Что может рассказать о похитителях четырехлетняя девочка? А если они не захотят рисковать? Господи… Я кусала губы, пытаясь держать себя в руках, но страх не проходил, я молилась и жалась к Сашке, мне очень хотелось поверить в чудо: я усну, проснусь, и тогда вдруг окажется, что все происходящее лишь дурной сон.
Утро ничем не отличалось от вечера, то есть установить, какое на дворе время суток, было невозможно, ставни по‑прежнему были плотно закрыты. Я взглянула на часы, они показывали девять. Саша спала, я зажмурилась, не надеясь больше уснуть. Рядом хлопнула дверь, послышались шаги, а потом и мужской голос. Я боялась повернуться и посмотреть, что происходит.
– Как дела? – спросил мужчина.
– Работенка не пыльная, но уж больно нудная, – ответил ему наш ночной страж. – Баба ведет себя тихо, девчонка смирная. Ты им барахло привез?
– Да, вот здесь, в сумке.
– А что со жратвой?
– И жратву привез. Иди поешь.
– Нет уж, потерплю до дома. Мне это сидение уже в печенках.
Они простились, вновь шаги и скрип двери. Кто‑то прошелся по соседней комнате, затем все стихло, а вскоре проснулась Саша.
– Мама, я домой хочу, – прошептала она, лишь только открыла глаза.
– Придется потерпеть, солнышко, – улыбнулась я. – Очень тебя прошу.
– Ты плачешь? – Нет.
– Ты говоришь не правду. Ты плачешь. А еще говорила, что плакать не умеешь. Что‑то плохое случилось? Что‑то очень плохое?
– Да, солнышко. Но если мы будем правильно себя вести, все плохое непременно кончится.
– И мы поедем к папе?
– Конечно.
– Я буду хорошо себя вести, – заверила Сашка.
* * *
Охранников было трое, они менялись каждые восемь часов. В первую ночь дежурил Слава, я слышала, как его назвал так сменивший его парень. Этот Слава производил впечатление умственно отсталого. Лицо круглое, невыразительное, в глазах пустота, на губах глуповатая улыбка, чему он улыбается, понять невозможно. За мной он наблюдал старательно, но в общем‑то равнодушно. Я пыталась не обращать на него внимания, и мне это почти удавалось.
Второй охранник по‑настоящему меня пугал, хотя объяснить причину своего страха я затруднялась. От него я не услышала ни слова, если мне требовалось в туалет, он молча кивал и провожал меня, можно было подумать, что он немой, потому что и с остальными охранниками он не разговаривал. По крайней мере я этого не слышала. Когда я исподтишка наблюдала за ним, казалось, он вроде бы не обращает на меня внимания, но стоило мне повернуться спиной, и его взгляд тут же начинал сверлить мне затылок. Было в нем что‑то настораживающее, во взгляде, в походке, в самой фигуре, в том, как он сидел, развалясь в кресле, лениво двигал челюстями с любимой жвачкой.