После службы мама подходит к жене пастора поговорить. Мама восхищается этой женщиной, очень, пожалуй, даже чересчур. Полин, первая леди нашей церкви, весьма суровая особа, не обремененная сочувствием к окружающим. Потому, наверное, маму и тянет к ней.
Машу рукой Томасу, единственному моему ровеснику в молодежной группе. Проходя мимо, он – вместе с семьей, спешащей с остальными на свежий воздух, – машет мне в ответ. Я утираю потные ладони о бледно-голубое платье.
– Отведешь Сесили к машине? – просит папа, улыбаясь мне с пониманием.
Он хочет отвлечь маму от разговора. Мама – из тех женщин, что могут с тобой три раза попрощаться, но продолжают после этого говорить, говорить, говорить…
Тут я в папу: он может сказать всего пару слов, и в них будет содержания куда больше. Папа, кстати, очень гордится, что я вся в него: мне достались его тихий нрав, темные волосы, светло-голубые глаза (самые заметные черты) и даже рост. Точнее, отсутствие роста: мы едва ли достигаем пяти с половиной футов, хотя папа все же чуточку выше меня. Мама дразнит, что Сесили годам так к десяти перерастет нас обоих.
Кивнув папе, беру сестренку за руку. Она забегает вперед, маленькая и юркая, протискивается к выходу через толпу. Хочу остановить ее, но Сесили оборачивается и одаривает меня широкой улыбкой. Остается бежать за ней следом. Проносимся вниз по крыльцу, летим к лужайке. Сесили огибает пожилую пару и с визгом уходит от столкновения с Тайлером Кентоном, самым вредным мальчишкой в приходе. Я смеюсь. Солнце ярко светит в глаза, воздух наполняет легкие. Бегу все быстрее, пока Сесили, споткнувшись, не падает на газон. Опускаюсь рядом на колени, убираю волосы у сестренки с лица. На глазах у Сесили набухают слезы, нижняя губа дрожит.
– Платье… – Белое платьишко и правда в зеленых пятнах от сока травы. – Пропало!
Она хочет спрятать личико в грязные ладошки, но я перехватываю ей руки.
– Ничего оно не пропало, – улыбаясь, тихо говорю я. – Отстираем.
Пальцем утираю слезинку у нее со щеки. Сестренка хлюпает носом, не верит.
– У меня такое уже бывало. Раз тридцать, наверное, – заверяю Сесили, лгу ей.
Она с трудом улыбается и отвечает:
– Неправда. – Ну вот, раскусила.
Тогда я обнимаю ее и помогаю встать. Оглядываю ее бледные ручонки: не пропустила ли чего, нет ли царапины. Веду Сесили обратно к церкви, на парковку. Родители как раз вышли; значит, папе наконец удалось оторвать маму от сплетен.
По дороге домой мы с Сесили сидим на заднем сиденье, и я рисую маленьких бабочек в ее любимой раскраске. Папа с мамой обсуждают проблему: к нам в мусорные баки повадились лазить еноты. Наконец он останавливается на подъездной дорожке, но мотор не глушит. Сесили целует меня в щеку и вылезает из салона. Я обнимаю маму, папа треплет меня по щеке и позволяет сесть на водительское место.
– Ты сегодня давай аккуратней, мушка, – говорит папа. – Солнце светит, людей на улице много.
Он щурится и прикрывает глаза ладонью. Денек и впрямь солнечный, такого давненько в Хэмпстеде не было. Жара была, да, но не солнце. Кивнув, обещаю папе быть осторожной.
Покинув пределы района, переключаю радио на другую волну и прибавляю громкость. Подпеваю исполнителям по дороге в центр города. Мне нужно посетить три магазина и собрать с каждого владельца по три банки краски. В общем-то, и по одной получить – уже радость, однако я задалась целью собрать именно по три. Тогда хватит покрасить в церкви все, что надо.
Первый магазин на пути – «Малярная лавка Марка», самый дешевый в городе. У владельца очень хорошая репутация. Парковка почти пуста, на ней только старинная машина цвета «яблоко в карамели» да минивэн. Сам магазин старый, вывеска погнута. Открываю скрипучую дверь, звенит колокольчик. С картонной коробки мне под ноги спрыгивает кот. Погладив этот меховой комочек, иду к стойке.
Внутри так же неопрятно, как и снаружи. В таком бардаке я не сразу примечаю парнишку за стойкой, а увидев, немного пугаюсь. Он высокий, широкоплечий, словно годами занимался спортом.
– Марк… – начинаю я и запинаюсь, забыв фамилию. Все зовут его просто Марк.
– Я Марк, – произносит кто-то из-за спины парня-спортсмена. Заглядываю ему за спину и вижу другого парня – тот сидит в кресле позади стойки. Одетый во все черное, он смотрится худее помощника, но в то же время кажется крупней. Длинные черные волосы падают ему на глаза. На руках у него татуировки, словно пятна растекшихся в море смуглой кожи чернил.
Мне такие, как он, не нравятся, но вместо того, чтобы мысленно осудить парня, я про себя отмечаю, какие все вокруг загорелые.
– Не он, а я, – звучит третий голос. Рядом со вторым мальчиком еще один, среднего роста, худощавый, стриженный под машинку. – Я, правда, Марк-младший. Если ты к моему старику, то его сегодня нет.
У третьего парня тоже татуировки, но они куда упорядоченней, чем у его патлатого приятеля. А еще у него проколота бровь. Помню, как однажды попросила разрешения у родителей проколоть пупок. До сих пор смешно вспоминать их испуганные лица.
– Зато он лучший из двух Марков, – медленно и нараспев, глубоким голосом произносит патлатый. Улыбается, и на щеках у него появляются симпатичные глубокие ямочки.
Едва ли это заявление – правда. Я смеюсь и, дразня мальчишек, говорю:
– Что-то сомневаюсь.
Ребята тоже смеются, и Марк-младший подходит ближе.
Патлатый встает из кресла. Какой он высокий! Подходит ближе, смотрит на меня сверху вниз. Он привлекательный, у него волевое лицо: резко очерченная челюсть, густые ресницы и брови. Нос – тонкий, губы – бледно-розовые. Смотрю на него, он – на меня.
– Ты к моему отцу по делу? – спрашивает Марк.
Отвечаю не сразу; Марк с приятелем-спортсменом смотрят то на меня, то на своего патлатого друга.
Смущенная, перехожу к делу:
– Я пришла от имени баптистской церкви Хэмпстеда, хотела узнать, не желаете ли пожертвовать краски или других материалов. Мы ремонтируем церковь и нуждаемся в помощи…
Ребята шушукаются. Потом разом оборачиваются ко мне и улыбаются.
Первым заговаривает Марк:
– Мы совершенно точно можем помочь.
Улыбка у него какая-то кошачья, но я, улыбаясь в ответ, благодарю его.
Марк оборачивается к приятелю, у которого на бицепсе вытатуирован огромный корабль.
– Хардин, сколько там банок краски?
Хардин? Какое странное имя. Никогда не слышала.
Из-под черных рукавов футболки у Хардина выглядывает нижняя половина деревянного судна. Красивая наколка, детализированная, объемная. Глядя ему в лицо, я ненадолго задерживаю взгляд на губах. Щеки у меня, похоже, разрумянились. Хардин тоже смотрит на меня, понимает, что я его рассматриваю. Тогда он переглядывается с Марком, и тот ему что-то шепчет.
– У меня есть предложение, – говорит Марк, кивнув Хардину.
Вот как? Хардин кажется мне необычным, немного неправильным, но не отталкивающим.
– Какое предложение?
Накручиваю кончик локона на палец. Хардин по-прежнему смотрит на меня. Он какой-то замкнутый, я чувствую это. Этот мальчик, что из кожи вон лезет, стараясь выглядеть крутым, становится мне любопытен. С досадой думаю, что скажут родители, приведи я его в дом. Мама считает татуировки воплощением зла, с чем я не согласна.
Марк чешет безволосый подбородок.
– Я дам десять галлонов краски, если сходишь на два свидания с моим другом Хардином.
В уголках губ у Хардина играет улыбка. А у него и впрямь красивые губы. Слегка женские, черты его лица смотрятся привлекательней, чем черная одежда и патлы. Так я ему нравлюсь? Они с Марком об этом шептались?
Пока я думаю, Марк поднимает ставку:
– Любого цвета, на выбор. Бесплатно. Десять галлонов.
А он умеет торговаться.
Прищелкнув языком, сбиваю цену:
– Одно свидание.
Хардин смеется. Кадык у него так и ходит вверх-вниз, ямочки на щеках становятся глубже. Какой же он сексуальный! Поверить не могу, что сразу этого не заметила. Сосредоточилась на задании и в искусственном свете ламп не увидела, какого насыщенного зеленого цвета у него глаза.