Бросил взгляд вниз, на ее ноги. Вот черт! Дешевые, изъеденные солью сапоги были прямо-таки гренадерской стати. Что за издевка природы! Какой у нее там размер? Сороковой?
— Это мамины, — прошептала девица, залившись краской. — У нас-то в районе зачем приличной обувью грязь месить? А я с собой на работу туфли ношу. — И она с готовностью приоткрыла вместительную сумку из кожзама.
Он облегченно выдохнул:
— Говори телефон.
Девушка продиктовала номер и даже заглянула к нему на экран мобильника, чтобы увериться, что он все записал правильно.
— Я позвоню, — сказал он на прощание.
— Давай! — Она проводила его взглядом и крикнула, когда он уже сходил с последней ступеньки: — Не забудь только!
Андрей
Он стоял перед ее кроватью и смотрел, как Маша дышит во сне: легко, почти незаметно. Руки с коротко подстриженными ногтями, спрятаны под подушку. Тонкие голубоватые веки чуть подрагивают: что ей снится? Темный подвал в Подмосковье? Сгоревший в костре друг детства? Андрей с силой потер лицо, взъерошил волосы на затылке: и как ему с ней быть? Как вывести из того тупика, куда она сама себя загнала? Бедная умная девочка. Слишком умная девочка.
Маша находилась в больнице с тех пор, как они поймали маньяка. Машиного маньяка. Маша искала его с двенадцати лет, всю жизнь и все полученные знания сосредоточив в этом поиске. Сначала она искала убийцу своего отца. А потом — убийцу самых близких друзей и отчима. И только под конец поняла, что эти двое убийц на самом деле — один и тот же человек. Родной человек: родной и для Маши, и для ее матери. И вот уже прошли три недели, а Андрей не видел улучшений. И это его не на шутку пугало. Может такое быть, что в Маше что-то перегорело, сломалось? И сломалось навсегда?
Андрей сглотнул и поправил одеяло — с ним все было в порядке, но хотелось сделать хоть что-нибудь плюс к тем дурацким фруктам на столе, которые она не ела, книжкам, которые не читала, фильмам (только комедии!), которые не смотрела.
— С ней все будет хорошо. — В дверях стояла подруга Натальи, Машиной матери, державшая в своей клинике обеих. В семье их и осталось-то теперь только двое. — Скоро отпустим домой.
— Дома и стены лечат, — болезненно улыбнулся Андрей.
— Не уверена, — задумалась на минуту подруга, не улыбнувшись в ответ. — Но попробовать стоит. Конечно, я посажу их на терапию. Наталья должна возвратиться к работе — это ее и в первый раз, с Федором, спасло.
— А Маша? — спросил Андрей, задержав дыхание.
— Маша побудет дома, займется хозяйством, будет готовить матери ужин. Вам, если повезет, — завтрак. — Она лукаво улыбнулась. — Все будет хорошо, Андрюша, — повторила она опять, будто его гипнотизировала.
Андрей кивнул, мотнув головой, как больная лошадь. Жалко усмехнулся. Пошел по коридору и почувствовал, что она смотрит ему вслед.
«Маша не умеет готовить, — сказал он про себя. — Терпеть не может этого». Маша, он был уверен, боится возвращаться домой, где хозяйничал маньяк. Их страшноватый Ухти-Тухти.
— Он мертв, — уже в сотый раз, будто уговаривая себя, произнес вслух Андрей.
Лучший Ухти-Тухти — мертвый Ухти-Тухти.
Маша
Она слышала из прихожей тихий свист. Точнее, змеиное шипенье. Это мама разговаривала с Андреем. Хотя беседой шипенье назвать сложно: это был монолог.
— Не трогайте мою дочь, — шипела истерично мать. — Вы что, не видите, до чего ее довели?! Вы были ее непосредственным руководителем, несли ответственность! А у вас только шашни одни на уме (слово шашни прозвучало как «шшшшшни»)! Задурили ей голову, вместо того чтобы преступника ловить! Больше никогда — слышите, никогда! — не появляйтесь на пороге этого дома!
«Мама, — хотела сказать Маша, — не плачь!» Та всегда начинала объясняться выспренно, когда боялась расплакаться.