— Как в кино, ей-богу! Я-то думал, что это шутка такая, а ты приехала, блин!..
— Я… приехала, — подтвердила Люсинда, начиная подозревать неладное. — А тетя Верочка… на работе, да?
— Она здесь не живет, — морщась, сказал парень, — я тебе, конечно, адрес могу дать, но…
— Адрес? — убитым голосом переспросила Люсинда Окорокова, приехавшая поступать в консерваторию по классу вокала. — А… где она живет?
— Отсюда не видать, — сказал парень. В квартиру он ее не приглашал. — На Чистых Прудах она живет. А чего ты приехала-то?
— По… погостить, — пробормотала Люсинда, решив, что про консерваторию лучше пока помалкивать. — А как мне ее теперь искать?
— Ой, блин, — в третий раз сказал парень и некоторое время молча ее рассматривал, а потом вздохнул, словно покорившись судьбе, и посторонился:
— Проходи, ладно!
Позабыв про свои узлы, Люсинда кинулась внутрь, еле нашла заветную дверь — парень за спиной длинно присвистнул, — заперлась и сидела там долго. Выходить боялась от смущения и еще от страха, что ее выгонят, а она очень устала, так устала, как никогда в жизни не уставала.
Парень, оказавшийся тети-Верочкиным сыном и, соответственно, ее двоюродным братом, сестрицу не выгнал, хотя смотрел насмешливо и тоже совсем безрадостно, как давешние люди на площадке.
Он ей объяснил, что тетя Верочка лет десять назад переехала в старую бабушкину квартиру на каких-то там прудах — что за пруды еще, видать, за городом, как же она, Люсинда, из-за города станет ездить в консерваторию?! Еще он объяснил, что они ее не ждали, потому что так и не поняли, кто должен приехать и зачем, они, собственно, никого не приглашали. Люсинда согласилась — слышно было плохо, мать сильно кричала в трубку, когда звонила, а вся семья, и дочка, и папа, и бабушка стояли вокруг с тревожными лицами и суфлировали, помогая матери говорить, и она махала на них кухонным полотенцем, которое в волнении стащила с плеча.
Парень налил ей чаю, довольно холодного, из какого-то перевернутого баллона, стоявшего верхом на железном ящике, напоминавшем компьютерный системный блок, а ей картошки хотелось, и хлебушка, и мяса! К чаю ничего не было, только какие-то таблетки, про которые парень сказал «заменитель».
Потом пришла его жена, и… дальше Люсинда не любила вспоминать.
С тех пор прошло пять лет. Нет, даже почти шесть. Пять с половиной, так будет вернее.
Тетя Верочка, когда Люсинда до нее добралась, разрешила ей пожить у себя, потому что та ее развлекала, и еще потому, что делала абсолютно всю домашнюю работу. В консерваторию она не поступила — вот ведь странность какая! — ни по классу вокала, ни по классу гитары.
В консерваторию не поступила, и на работу ее никуда не брали, пока Верочкина соседка Люба не договорилась с Ашотом, который дал племяннице «точку» на Выхинском рынке. За пять с половиной прошедших лет Люсинда сделала головокружительную карьеру — начала с помидоров, а нынче продавала книжки и всякую мелочевку вроде щеток для волос «из натурального палисандра», пластмассовых заколок «Гуччи», наклеек на ногти, тетрадок с портретами Дэвида Бекхема, Таркана, Димы Билана и еще человека со странным именем Серь Га. У нее была собственная палатка с обогревателем и ведром вместо санузла, но это было гораздо лучше, чем весь день мыкаться на морозе, мерзнуть, кричать сорванным, совершенно не пригодным для вокала голосом: «Самые лучшие, самые спелые, самые свежие помидоры! Только с юга, вчера с грядки снимали!»
Целыми днями она торговала книжками, а по вечерам придумывала песни вроде той, которую исполняла сегодня Олимпиаде, про любовь, звезды и небеса.