Вот так появилось еще одно препятствие. Но я напал на след: запах женской красоты - самый сильный аромат в мире, а также самый сладкий. Я
поблагодарил брата за приятный ужин - хоть он и не знал, как я был ему обязан, - и отказался от его предложения привезти багаж к нему.
По дороге в отель мне внезапно пришла в голову мысль: сеньор Рамал не мог быть моим братом, Хови узнал бы его! Но тут же я подумал, что они
не виделись уже десять лет, с тех пор когда Гарри был мальчишкой.
На следующее утро я был просто уверен, что Рамалы уехали в Колорадо-Спрингс.
Я последовал за ними. Тем же вечером, когда я регистрировался в отеле "Антлерз", как раз перед обедом, я прочел прямо над моим именем
запись: "Сеньор Рамал и сеньора Рамал, Париж", это был почерк Гарри.
После обеда - прекрасного обеда, с дынями из Ла-Хунты и форелью из горных рек - я отправился с расспросами к служащему отеля. Он был очень
любезен - остроумный, приятный парень с торчащими ушами и гнусавым выговором Скалистых гор.
- Сеньор и сеньора Рамал? Конечно, сэр. Они здесь были несколько дней. Нет, их здесь нет. Сегодня днем они уехали в Маниту, чтобы там
пообедать и ночью отправиться к вершине.
Тут же у меня появилась идея. Они, конечно, вернутся в отель утром. Все, что мне надо было сделать, - это сесть и ждать, но это было
скучно. Мне пришла в голову мысль получше.
Я изучил шкаф в своем номере и оделся в хаки, гетры и ботинки. Потом я заказал машину и отправился в Маниту, к подножию горы.
В десять часов я уже сидел на осле, направляясь к вершине, после того как проводник мне сказал, что "тот человек и прекрасная леди"
направились туда часом раньше.
Я уже два раза поднимался туда, и проводник мне был не нужен. Так я и решил; но позже очень об этом пожалел. Три раза я сбивался с пути;
один раз решился на опасный спуск в деревню, нисколько не боясь.
Уже далеко за полночь я проехал Дом-на-полпути, погонял осла, стремясь к своей цели.
Тот, кто знает философское спокойствие и полное безразличие ослов с пика Пайка, может представить себе, какими словами я пользовался, - я
не решусь это написать. Шагу он не прибавлял.
Я опаздывал фактически на четверть часа. Я был в нескольких метрах от вершины, когда взошло солнце, сквозь облака пробивались его лучи, я
остановился, задержав дыхание от овладевшего мной благоговения.
В этом виде не было ни искусства, ни поэзии; в нем была славная война. Солнце пробивалось широким пламенем и ярко сверкало; можно было
слушать победный крик. Тот, кто создал вселенную, не художник; он слишком часто забывает о сдержанности и ослепляет нас.
Я повернулся, почти пожалев о том, что поднялся туда, так как моя задача сбивала меня с толку. Я слез с осла и медленно пошел к вершине.
Там, на солнышке, на краю огромного валуна около обрыва, сидели двое, которых я искал.
Голова Ле Мир была повернута в другую сторону, она смотрела на опускающуюся, прекрасную груду облаков, которая, казалось, покоилась на ее
коленях. Гарри смотрел на нее. И таким взглядом!
В природе нет соперниц для Ле Мир; никогда женщина не добивалась такой победы, как Ле Мир этим Утром. Несколько минут я смотрел на них,
Гарри не сводил с нее глаз.
Потом я сделал шаг в их направлении, окликнув Гарри; они повернулись и увидели меня.