Дверь заперта на
засов изнутри. Пойду проверю.
Из трех окон на южной стене среднее всегда закрыто и занавешено гардинами, два крайних остаются на ночь приоткрытыми примерно на пять дюймов.
Раздвинув гардины, я распахнул среднее окно и выбрался наружу. Пожарная лестница была шире окна всего на один фут. Я пытался потом вспомнить,
ощущали ли мои голые пятки холод железных ступенек, пока я карабкался по лестнице, но так и не вспомнил. Уверен, что не ощущали, особенно когда,
поднявшись, я увидел, что стекла в окнах Южной комнаты почти все вылетели. Просунув руку между зазубренными остатками стекол, я отодвинул
задвижку, распахнул сохранившиеся створки рамы и заглянул в комнату.
Пьер лежал на спине головой к окну, ногами к двери справа. Смахнув осколки с подоконника, я пролез в комнату и приблизился к нему. Лица у него
не было. Мне еще не доводилось видеть что либо подобное. Будто кто то с силой размазал по физиономии несчастного кусок сочного пирога и затем
обильно полил месиво красным сиропом. Вне всякого сомнения, он был мертв. И я как раз присел на корточки, чтобы окончательно удостовериться,
когда услышал три гулких удара в дверь. Отворив, я увидел Вулфа. Одну из своих тростей он держит внизу, в коридоре, у вешалки, четыре же других
– на специальной подставке в своей спальне. Сейчас он крепко сжимал в руке самую здоровую из них – с набалдашником с мой кулак, – сделанную, по
его словам, из черногорской яблони.
– Вам эта палка не понадобится, – заметил я, пропуская его в комнату.
Вулф переступил порог и огляделся.
– Пьер Дакос, из ресторана «Рустерман», – пояснил я. – Пришел вскоре после моего возвращения домой и заявил, что кто то собирается его убить и
ему нужно обо всем рассказать вам. Я сказал ему, что если дело неотложное, то он может открыться мне или же прийти снова в одиннадцать часов
утра и исповедаться вам. Как он утверждал, кто то пытался сбить его автомашиной, и…
– Меня не интересуют такие подробности.
– А их вовсе и нет. Пьер Дакос хотел подождать до утра на кушетке в кабинете, но, конечно, об этом не могло быть и речи; я привел его наверх,
приказал никуда из комнаты не выходить и отправился к себе. Через несколько минут я услышал грохот, и тут же весь дом затрясся. Я пошел
справиться, но Дакос запер дверь изнутри, и…
– Он мертв?
– Да. Оконные стекла вылетели наружу, следовательно, бомба взорвалась внутри. Прежде чем звать на помощь, я немного осмотрюсь. Если вы…
Я замолчал, так как Вулф подошел к Пьеру и, наклонившись, внимательно вгляделся. Затем, выпрямившись, окинул взглядом комнату. Он увидел: дверцу
шкафа, которая, с силой ударившись о стену, разлетелась на куски, упавшие с потолка и валявшиеся на полу куски штукатурки, опрокинутый стол и
разбитую настольную лампу, отброшенное к кровати кресло и многое другое.
– Полагаю, ты не мог поступить иначе, – сказал он, посмотрев на меня. – Ты был вынужден.
С тех пор мы неоднократно спорили по поводу истинного смысла данной реплики, но в ту минуту я лишь ответил:
– Разумеется. Я хочу только…
– Я знаю, что у тебя на уме, однако сперва надень ботинки. Я же запрусь в своей спальне и останусь там, пока полиция не уйдет, – я не желаю ни с
кем из них говорить. Передай Фрицу: когда он понесет мне завтрак, пусть убедится, что поблизости никого нет. Когда придет Теодор, скажи ему,
чтобы сегодня меня в оранжерее не ждал. Есть что нибудь еще, что ты должен мне непременно сообщить?
– Нет.
Вулф удалился, все еще держа трость из черногорской яблони за тонкий конец.