– Омни больше нет с нами, – сказали мне утром.
Я уже знала об этом, но непослушные слёзы тут же закапали. На улице висела волчья шкура. Я схватила нож и давай её колоть:
– Вот тебе, вот! Из-за тебя не стало Омни!
Немного успокоившись, стояла долго, молча, глядя на пригорок, где только вчера гуляла моя важенка. Потом я часто приходила с лепёшкой на травяной взгорок, делила её надвое, съедала свою половинку, а после, плача, половинку «мамочки» Омни…
Привези мне солнышко
К нам в гости пришёл незнакомый человек. Говорок у него быстрый, пересыпанный частым смехом. Человек толстенький, и смех круглый, будто камешки с горки катятся. Он даже сидеть не может спокойно, и мне кажется, что гость вот-вот свалится от хохота. И одежда у него другая, на нашу непохожая. Непонятно: то ли он нарядный такой, то ли ему больше надеть нечего. Я сижу рядом и украдкой трогаю полы его пальто. Мама сердито на меня поглядывает. Гость гладит меня по голове:
– Ах ты, вихрастенькая девчоночка! Ма-ахонькая! Звать-то как?
– Нулгынэт. А тебя?
– Василий Георгиевич. Скоро снова к вам в гости приеду. Какую игрушку тебе привезти?
Я в большом удивлении.
– Камни, что ли? Их и здесь полно, зачем возить.
Гость тоже удивился.
– О каких камнях она говорит? – спрашивает у мамы.
Мама смущена.
– Девочка играет камешками и других игрушек не знает.
– А ведь других игрушек на свете много! – обращается он ко мне. – Например, бегающие машинки, летающие самолётики, разные гудящие, звенящие и поющие игрушки. А для таких девчоночек, как ты, – красивые куклы. Что же тебе привезти?
Я в замешательстве. Не пойму, о чём это он. Поэтому выпаливаю сгоряча:
– Привези мне солнышко!
Гость опять удивился:
– Солнышко?
– Как только замёрзну, повешу в палатке повыше и греться стану!
Я принялась подыскивать место для солнца. Гость тоже осматривается, думает, куда лучше поместить подарок. Хлопнул себя по колену и сказал весело:
– Ну что ж! Привезу тебе солнце!
Мне тоже сразу стало весело. Мечтаю:
– Со всеми, кто в палатках живёт, поделюсь солнышком! Пусть людям всегда будет светло и тепло!
Пенка
У нас была белая, как молочная пенка, собака.
– Пенка, а ну, дров занеси! – кричит, бывало, брат из полога.
Пенка тут же заносит в зубах полешки для топки.
Подражая брату, я велю собаке:
– Пенка, дров занеси!
Та будто не слышит. Я кричу громче. Пенка «не понимает» и, виляя хвостом, ластится ко мне. Тогда я кричу ей в ухо и пытаюсь затолкать полешко в пасть. Обидевшись, собака перескакивает через меня и отбегает в сторону. Вид у неё укоризненный.
Пенка была очень умной собакой. Хоть и не слушалась, а от смерти однажды меня спасла.
Летом во время сильного ливня мы с родными пересекли вздувшуюся от дождя реку. Вдруг мой олень оступился и упал. Я с головой погрузилась в воду, даже крикнуть не успела. Свет померк, в ушах звон, в мозгу одна мысль бьётся: «Сейчас утону… Утону!»
Очнулась – лежу на берегу. Пенка облизывает мне лицо. Хочу сесть, а невозможно, живот какой-то надутый, тяжёлый, голова тоже не поднимается. Тут родные подбежали. Брат перевернул моё тело вниз головой. Сразу вода, как из ливневой тучки, полилась. Он потряс меня ещё, взял на закорки и побежал. Мама растёрла насухо, намазала чем-то тёплым и жирным. Я хорошенько помотала головой, и уши освободились от водяных пробок. Мама то и дело давила на мой живот. Вода продолжала выливаться из меня толчками до тех пор, пока живот не стал худой, как прежде.
Утром я проснулась совсем здоровой и увидела, как мама гладит Пенку, а брат отрезает и даёт ей лакомые кусочки мяса.
Потом всё было, как раньше. Я кричала собаке в ухо, чтобы она принесла дров, а та делала вид, что не слышит и укоризненно на меня посматривала…
Смерч
Мы остались вдвоём с дедом. Он что-то мастерит из железа, я играю железными огрызками. У дедушки всегда припасён кусок сахара для меня. Я этот сахар съедаю не сразу, пососу немного и бережно кладу в карман. Такого лакомства, как у деда, ни у кого нет. Когда на меня находит щедрость, я делюсь кусочком с другими. Тогда они радуются и угощают кто чем может.
Сплю я на дедушкином узорчатом сундуке. Спать на нём удобно и совсем не жёстко. Я люблю просыпаться и видеть, как дед хлопочет над чайником и готовит еду на завтрак.
До завтрака выхожу погулять. Ветра нет, но слышен какой-то странный звук, будто кто-то большой неподалёку ломает ветки. Я зашла за пригорок. Сижу, играю. Называю камешки и палочки разными именами, они для меня как живые.
Вдруг раздался пронзительный свист ветра и громкий человеческий крик, потом кто-то сердитый принялся греметь посудой. Порыв ветра бросил мне в лицо землю и мелкие щепки. Я покатилась с пригорка и вижу: наша палатка летит, как огромная страшная птица, а узорчатый сундук лихо скачет вниз по горе. Деда нигде нет. Наверное, с ветром улетел. Я испугалась и громко заплакала. Вдруг слышу слабый оклик: дедушка подошёл. Одежда на нём местами порвана, лицо в ссадинах…
– Какое счастье, что ты, внучка, на улице заигралась! Он и меня-то, человека взрослого, чуть не убил, а детку малую запросто бы с собой унёс!
– О ком говоришь? Кто чуть тебя не убил?!
– Смерч. Такого сильного, как сегодня, я не помню.
– А ты видел, какой он сильный? – я подумала, что смерч – человек.
– Сама же видела, как жилище летело. Знать, сильный…
«Неужели сильнее деда?» – удивляюсь я про себя.
– Деда, а что, он тебя на руках подбрасывал?
– Нет у него рук. Смерч – не человек, просто очень – очень сильный ветер. Как щепку меня бросал… Как только жив я остался!
– Дедушка, а значит, я тоже не умерла?
– Что ты, что ты! Вот беда! Такая маленькая! Старушкой станешь, тогда и умрёшь! – Дед часто задышал, схватился за грудь: – Больше не говори так! – и погладил меня по голове.
– Деда, а ты старик?
– Старик.
– А когда-то был старушкой?
– Был, был, внучка, – рассеянно отвечает он, подбирая непобитую посуду. – Пойдём палатку ставить.
Я собирала разбросанную повсюду утварь и думала: «Вот и я когда-нибудь стану стариком…»
К приходу родных у нас уже всё в порядке. Словно и не бывало никакого смерча.
Белый оленёнок
Брат принёс крохотного оленёнка. Он белый, как только что выпавший снежок, шёрстка мягкая, блестящая. Я даже среди белых оленят таких белоснежных не видела. Он мне сразу понравился.
– Недоносок, не сегодня, так завтра помрёт. Шкурку снимешь, – сказал брат маме и поспешил обратно в стадо.
Я погладила тугута. Моё сердце больно сжалось от слов брата, в голове зазвенели жалобные колокольца: «Умрёт, умрёт…»
– Спи, не бойся, – шепнула оленёнку. – Если будешь долго спать, скорее вырастешь.
А он и глазки не открывает.
Тут мама подошла с ножом.
– Мамочка, не убивай его, прошу тебя! – закричала я и прикрыла собой малыша.
– Он все равно умрёт, дочка. Недоношенный…
– Не умрёт! – расплакалась я. – Выкормлю…
Оленёнок еле дышал. Хочу покормить – рта раскрыть не в силах. Да ещё, оказывается, передние ножки крепко сжаты, поэтому даже стоять не может. Грудь плоская, мало в такой места для дыхания.
Плачу об оленёнке. Лучше ему не становится. Наоборот, только хуже. Две ночи подряд засыпала я в траве рядом с белым тугутом. А просыпалась в палатке, даже не помня, когда меня занесли.
Утром бегу к оленёнку. Лежит, как пустая шкурка. Из боязни, что собаки могут растерзать моего любимца, держу их на привязи.
– Не мучай бедняжку, и сама не мучайся, – уговаривает мама.
– Не дам убить! – горячо возражаю я.
Наступила третья ночь. Я боюсь, что, когда усну, оленёнка убьют, и стараюсь не спать. Ему трудно дышать. Не знаю, чем помочь, только плачу. Наконец, в отчаянии бужу маму. Мама прижимает меня к себе:
– Ничего не поделаешь…
Умер мой белый оленёнок.
Мама завернула меня, обессиленную от слёз, в одеяло, уложила с собой. А утром тугута уже не было на прежнем месте. Его вообще не стало на свете – белого-белого, белоснежного. Недоношенного…
Собачье ухо