– Ну, прохлаждаться, ожидая, пока поможет вера, нам не приходится. Как это вас угораздило? – Она говорила о его обожженных руках.
– Обварился кипятком, – сказал он, чувствуя, как бусинка пота начинает катиться вниз по виску. «С болью‑то я справлюсь, – решил он, – а вот как с остальным?» – Нельзя ли заменить бинты на что‑нибудь полегче? – спросил он.
– Вы хотите получить возможность работать?
– Хочу получить возможность пить из чашки, не роняя ее. – «Или брать телефонную трубку», – подумал он. – А кроме того, наверняка имеется кто‑то, кому эта койка нужнее, чем мне.
– Забота о других весьма похвальна. Посмотрим, что скажет доктор.
– И что это будет за доктор?
– Имейте капельку терпения, ладно?
Терпение: как раз на это у него не было времени.
– Может быть, к вам еще посетители заглянут, – прибавила сестра.
Вряд ли. Никто, кроме Шивон, не знал, что он здесь. Он попросил кого‑то из персонала позвонить ей, чтобы она сказала Темплер, что он возьмет день, от силы два, по болезни. Но звонок этот заставил Шивон немедленно примчаться к нему. Наверно, он предвидел это: наверно, поэтому он предпочел позвонить ей, а не просто в участок.
Все это было вчера днем. А вчера утром он сдался и отправился в медицинскую часть. Там фельдшер, едва взглянув, велел Ребусу ехать в больницу. В «А2Е» Ребус отправился на такси, и ему было очень неприятно просить шофера самому вынуть деньги за проезд из его брючного кармана.
– Слыхали новость? – спросил таксист. – В школе пальбу устроили.
– Может быть, из газового пистолета?
Таксист лишь мотнул головой:
– Да нет, хуже, по радио сказали…
В «А2Е» Ребусу пришлось ждать очереди. Наконец ему сделали перевязку, ожоги оказались не столь глубокими, чтобы везти его в Ожоговый центр в Ливингстон. Но у него подскочила температура, так что было решено его госпитализировать, и машина скорой помощи отвезла его в Маленькую Францию. Он подозревал, что они сочли за лучшее приглядеть за ним, боясь шока или же опасаясь, не принадлежит ли он к тем, кто сам себе причиняет увечья. Может быть, поэтому они и держали его: ожидали, когда его сможет осмотреть психиатр.
Он подумал о Джин Берчилл – единственной, кто мог обнаружить его внезапное исчезновение из дома. Но в последнее время они охладели друг к другу – проводили вместе ночь раз в дней десять, перезванивались несколько чаще, иногда встречались за чашечкой кофе. Отношения их приобрели характер некоей рутины. Ему вспомнился его недавний короткий роман с медицинской сестрой. Интересно, не уехала ли она еще из городка. Можно было бы расспросить о ней, но как ее звали – выскочило из памяти. Он стал забывать фамилии. Однажды забыл о встрече. Ничего особенного – с годами это неизбежно. Но, выступая в суде, он все чаще ловил себя на том, что вынужден заглядывать в записи. Десять лет назад ему ни записей, ни плана выступления не требовалось. И говорил он увереннее, что всегда производило впечатление на присяжных – это и судейские ему говорили.
– Ну вот. – Сестра выпрямилась. Она наложила новую мазь и марлю на его руки, прибинтовав старыми бинтами. – Так удобнее?
Он кивнул. Кожа теперь не так горела, но он понимал, что это ненадолго.
– Еще болеутоляющего дать?
Вопрос был риторический. Она сверилась с табличкой в ногах его кровати. Еще раньше, после посещения туалета, он и сам взглянул на табличку. Там были записаны его температура и назначенные лекарства, больше ничего. Никакой зашифрованной информации, понятной только посвященным. Никаких следов объяснения, которое он сам предложил им во время первого осмотра.