– В смысле, она, – подтвердила Алла и показала кнут. – Не змея.
– Это было давно и неправда, – сообщил Штульберг. – Я происхожу из приличной семьи. Девятьсот лет назад мои родственники, по настоятельному требованию мздоимщиков, взяли себе фамилию. В этом просматривалась насущная необходимость, поскольку Абрамов и Сар в Померании было как говна осеннюю порою. Упаси боже, речь не шла о том, чтобы выделиться на фоне соотечественников. Просто Штульберги хотели платить только то количество налогов, которое предназначалось Штульбергам, без всякого перемешивания с Михельсонами и уж тем паче со Свердловыми.
– Это достоверный факт, – согласился Артур. – Я проверял по церковной книге.
– Мы – выкресты, – сказал Штульберг. – Но искренние. Я продолжу. Мои предки взяли самую незатейливую фамилию из тех, что были к распределению. В честь названия холма напротив дома. Стул-гора, гора-стул. Ничего особенного. Почему же через сто лет нас стали полагать высокомерными, чванливыми барыгами, которые восседают над всей округой?
– Это нелепо, – сказала Аглая. – Я сразу поняла, что вам не нравится хокку. Вы – противный.
– Зато богатенький, богатенький, богатенький, – пропела Алла. – Позолоти ручку, пан Буратин.
– Двести лет назад наша семья переехала в Россию, – продолжил Штульберг. – Всё то же самое, нас сочли высокомерными ростовщиками. Сто лет назад большинство Штульбергов превратились в коммунистов и очень быстро в финансистов. Лично я, чтобы вырваться из замкнутого круга, учился во ВГИКе, я мечтал переплюнуть Тарковского и Сокурова. И что же? Я успешный продюсер, который лепит телевизионное «мыло». Вы полагаете, что из изложенных нелепых фактов нельзя сделать обобщение?
– Вы не пробовали сменить фамилию? – участливо поинтересовался Артур.
– Я её сменил, – сказал Штульберг. – Вот паспорт – Негривода Кузьма Степанович. Смотрите.
Аглая взяла паспорт и прочла: – Штульберг Аполлон Меирович.
– Вот так постоянно, – сказал Штульберг. – Когда я смотрю в паспорт, написано – Негривода. Когда кто-нибудь другой, нате вам, с кисточкой, Аполлон Штульберг.
– Вы, случайно, не гей? – спросила Алла.
– Я – кобель! – гордо возвестил Штульберг.
– А если и гей, я потерплю, – вздохнула Алла. – Я так устала от этой нищеты, неопределённости, пустоты.
– Не, не, не! – крикнул Васёк. – Театра хочу, а не блядства.
– Да угомонись ты! – я с силой треснул его по плечу. – Придурок недоделанный!
Всё творившееся у меня на глазах лучше всего было охарактеризовать коротким непристойным словцом: «Это пиздец!» Я нисколько не сомневался, что оказался жертвой наркотического дурмана, только не понимал, как им это удалось. Ноги мои сделались как ватные, подняться и уйти не было ни сил, ни, как ни парадоксально прозвучит, желания.
– Любезны друзи! – несравненная Гюльчетай села к Артуру на колени и подбросила сигару в небо. Сигара обратно не вернулась. – Я вряд ли смогу вас удивить, но что есть имя как не знак. А всякий знак выражает вещь. Вещь есть скрытое свойство знака. Произнести имя значит осудить и низвернуть его воздействию силы. Да, имена или благодетельны или зловредны. Всё зависит от букв, их составляющих, и чисел, соответствующим этим буквам. Но что тогда карма – неизбежное страдание или предупреждение?
Гюльчетай встала и широко раскинула руки.
– Вот я сейчас Тау. Две горизонтальные линии – мои руки – означают мужское и женское начало. Как гроздья, они свисают, но с чего?
Сари слетело с Гюльчетай, к моему изумлению, тела у неё не было, только голова и руки.
– Что ты видишь в пустоте? – Гюльчетай пристально посмотрела мне в глаза.
– Мяу! Мяу! Мяу! – недовольно промурлыкал Васёк. – Я так надеялся увидеть достойные сиськи. На фиг Брахмапутру!
Глумницы Алла и Аглая подскочили к Ваську и ловко схватили его за уши.
– Я тебя предупреждал на прошлом спектакле?! – негромко произнёс Артур.
– Предупреждал, – ухмыляясь, подтвердил Васёк.
– И таки что? – спросил Штульберг.
– Нам, матерьялистам, фильдеперсово! – заносчиво ответил Васёк. – Легче вырвать перо из жопы полярной совы, чем заставить меня замолчать. Нирвана не за горами, быдлота!
– Как хочешь! – Артур сделал знак глумницам, те резко дернули Васька за уши, голова его раскололась как орех на две половины, и бурный поток крови хлынул прямо на меня.
Я заорал, вскочил, ударился лбом о фонарный столб и грохнулся оземь. Затуманенным взором я рассмотрел метрах в пятнадцати подъезд гостиницы, где остановился. Было темно. Вокруг меня никого не было. Потирая шишку, я тихонько прокрался в номер, включил свет, подошёл к зеркалу и обомлел. Моё лицо, рубашка и джинсы были испачканы кровью. Чужой кровью.
«Значит, не пригрезилось, – вяло подумал я. – Ну, я и попал!»
Я снял рубашку и дотошно изучил пятна. Я, конечно, не криминалист, но в том, что это именно кровь, не было никаких сомнений. Почти как робот я затолкал вещи в полиэтиленовый пакет и пошёл под душ.
Потом я лежал в кровати и, наплевав на правила, курил.
Хорошо, предположим, это всё действительно было на самом деле. Я приехал в командировку, от нечего делать отправился на спектакль в местный театр, где во время представления изуверским способом убили человека. Предположим, я сейчас, посреди ночи, явлюсь в ментовку и сделаю соответствующее заявление. По горячим, так сказать, следам. Правда, возникает, как минимум, один неприятный вопрос. Каким образом в мгновенье ока я переместился с улицы Наримановской, дом 11 к подъезду гостиницы, то есть километров на шесть. Хорошо, спросят меня, как убили этого человека? Очень просто, скажу я, даже элементарно, две актрисы, которых почему-то называли глумницами, потянули разбушевавшегося зрителя за уши и разорвали ему голову. В самом деле, скажут менты, как просто, но мы, признаться, с таким способом раньше не сталкивались. Там вообще было много всякой мистики, расскажу я, но, видимо, уже санитарам, поскольку из отделения меня незамедлительно этапируют в психбольницу.
Я поднялся с кровати и достал рубашку из пакета. Ткань впитала кровь, сделав пятна тёмно-бурыми. А ведь какая хорошая жизнь была. Работаю в Москве, в серьёзной организации, квартира собственная, пусть и однокомнатная, но своя, без всякой там ипотеки, у девушек популярностью пользуюсь. Как же всё это глупо.
В командировки я всегда беру с собой снотворное «феназепам», я плохо сплю в чужих кроватях. «Как удачно!» – подумал я, выпил две таблетки и заснул дурным беспокойным сном.
Утром меня разбудил Машкин звонок. Машка – моя подружка, немного моложе меня, учится на последнем курсе в Бауманском университете.
– Ты где? – спросила Машка. – В Москве?
– Нет. В командировке. Директор холдинга приехал. Задерживаюсь до понедельника.
– Жалко, – сказала Машка. – Мы же на выходные в Коломенское собирались. Погода такая чудесная стоит.
– Да я и сам не рад в этой дыре торчать, – сказал я. – Но против воли начальства не попрёшь, сама понимаешь.
– Понимаешь, – согласилась Машка. – Ладно, не скучай.
С Машкой у нас как-то сразу установились лёгкие отношения. Спим, разумеется, вместе, но живём по отдельности, я у себя, она – у родителей. Сцен ревности из-за этого не устраиваем, вообще, стараемся проблемами не грузить. Как говорится, секс без обязательств. Наверное, Машке хотелось бы чего-нибудь более серьёзного, но она хоть и девушка учёная, никогда не мог выговорить название её специальности, нечто, связанное с на-на технологиями, но ненавязчивая. «Да и проблем до нынешней ночи у тебя, как я сейчас понимаю, никаких и не было», – грустно подумал я.
Я достал из пакета рубашку и джинсы. Пятна не испарились, зато испарилась моя последняя надежда на возврат в нормальную жизнь.
«Речь, во всяком случае, связная, – констатировал я. – И мысли тоже. Значит, я не сошёл с ума. Это радует». Первым делом уничтожить улики. Если возьмут за жопу, пойду в отказуху: не видел, не слышал, не участвовал, требую адвоката. Городишко-то крохотный, подумал я, подходя к стойке портье, если ночью действительно произошло убийство, сорока уже должна была по всем углам разнести.