Машина…
Она была припаркована у обочины дороги, до нее оставалось не больше ста метров. Кузов покрылся тонким слоем снега. Страх подгонял майора – быстрее, еще быстрее! – он задыхался, и его легкие готовы были взорваться от напряжения. Рычание раздалось прямо у него за спиной. Он резко обернулся. Волки догнали его. Четыре хищника из восьми… их янтарно-желтые влажные глаза смотрели, не моргая: они как будто оценивали ситуацию. Он не сможет добраться до машины. Слишком далеко. И тело Марианны все сильнее оттягивает руки…
Она мертва. Ты больше ничего не можешь для нее сделать. Но за собственную жизнь есть шанс побороться…
Нет! Его мозг отказывался воспринимать эту идею. Он уже пожертвовал своей собакой. Тело Марианны еще не остыло, куртка Серваса пропиталась ее кровью. Он поднял глаза, и ему почудилось, что небо над ним разверзлось, что Вселенная стремительно надвигается на него и вот-вот проглотит. Снежинки кружились в танце и падали на землю, как летучие звезды. Мартен издал вопль ярости и отчаяния, но волков это не впечатлило. Им надоело ждать, они чувствовали, что этот одинокий человек не представляет никакой опасности. Хищники чуяли его страх и запах крови второй жертвы. Не один пир. Целых два. Они были слишком голодны и слишком возбуждены.
Прочь! Пошли вон! УБИРАЙТЕСЬ, МЕРЗКИЕ ТВАРИ! Он произнес это вслух, или его мозг исторг безмолвный вопль?
Беги! Не медли! Для нее все кончено. Беги!
На этот раз мужчина подчинился своему внутреннему голосу. Он «поставил» Марианну на снег, сунул руку в ее рану, нащупал сердце – все еще теплое, упругое, вытащил его и сунул себе за пазуху, туда, где билось его собственное, живое, сердце. Свитер был мокрым от крови. Он уронил бледное голое тело, и снежный саван с тихим вздохом принял его в свои объятия. Сервас медленно отступил на три шага, а волки набросились на труп. В мгновение ока человек оказался рядом с машиной. Дверцу он не запирал, но боялся, что она примерзла. Из последних сил Мартен потянул за ручку окровавленными пальцами и едва не опрокинулся на спину, когда она заскрежетала и внезапно открылась.
Сервас рухнул на сиденье. Рука в липкой от крови перчатке так сильно дрожала, что он с трудом вытащил ключ из кармана и чуть не уронил его, пытаясь вставить в зажигание. Но Мартен справился с ключами, после чего бросил взгляд в зеркало и вдруг понял, что сзади него кто-то есть. Ему стало ясно, что он сходит с ума. Нет, этого не может быть!
А она открыла рот и произнесла молящим тоном:
– Мартен…
– Мартен! Мартен!
Сервас вздрогнул и открыл глаза.
Он сидел в старом кожаном кресле, уронив правую руку с подлокотника, а Рекс лизал ему ладонь.
– Прекрати немедленно! – произнес чей-то голос. – Давай, давай! Пойди поищи себе другую игрушку! Как ты, Мартен?
Пес удалился, виляя хвостом. Он был настоящим хозяином здешнего заведения, он принадлежал всем и никому персонально, и играть с ним стало частью терапии. Полицейский встряхнулся – в точности как овчарка в его сне – и уставился в телевизор. Показывали репортаж о французской космической программе. На экране мелькали кадры съемки Космического городка[1], расположенного на восточной окраине Тулузы, и корпуса Высшего института аэронавтики и космоса, выстроенного на склоне холма в центре города, неподалеку от Обсерватории Жолимон.
Кроме Серваса и Элизы, в общей гостиной никого не было. Мартен понял, что задремал перед телевизором, разомлев от жары в этот бесконечно долгий и нудный зимний день (в здании сильно топили). Сыщик повернул голову в сторону балконной двери. Солнце все утро сияло над заснеженным пейзажем, в коридорах витал аромат кофе – там смеялись и переговаривались сотрудники, – и огромная, украшенная кем-то из пансионеров елка радовала взгляд каждого, кто видел ее. Снег сверкал и переливался, и душа проснувшегося мужчины ненадолго обрела безмятежный, почти детский покой.
Но сразу после обеда («постояльцы» ели в общей столовой) холодный ветер загнал солнце за тучи. Голые ветки деревьев застучали в стекла, температура упала до – 1 °C. Одолеваемый мрачными мыслями майор устроился в кресле перед телевизором. Убавив звук, он погрузился в забытье и увидел кошмар.
– Вы кричали, – сказала Элиза. – Плохой сон?
Мартен посмотрел на нее мутным взглядом и внутренне содрогнулся, вспомнив заснеженный лес, хижину, волков… и Марианну… Кошмарный сон, навеянный ужасной реальностью. Осталась ли у него надежда? Ответ ясен: никакой.
– Вы уверены, что все хорошо? – допытывалась Элиза.
Эта пухленькая сорокалетняя женщина со смеющимися глазами была единственной сотрудницей центра, которая нравилась Сервасу, и единственной, кто мог выносить его. Все остальные сотрудники раньше работали в полиции. Сначала они сами были пациентами центра, потом стали его хозяевами: их называли общественными медицинскими помощниками. Они проявляли к другим пансионерам братское участие, которое Сервас воспринимал как нечто навязчиво-липкое.
Они его не любили. Он отказывался соблюдать правила игры. Не желал смириться, не собирался жалеть себя и сотрудничать…
А вот Элиза ничего от него не ждала.
И никогда не работала в полиции. Ее много лет унижал и третировал муж, и она в конце концов ушла от него. Чаша терпения этой женщины переполнилась после одного вопиющего случая: супруги поехали гулять за город, она что-то «не так сказала», и мерзавец сел в машину и уехал, бросив Элизу с маленьким сыном в незнакомом месте среди ночи. После развода бывший муж день и ночь донимал ее телефонными звонками, поджидал после работы, подкарауливал в супермаркете, молил о прощении, грозился похитить сына или убить их обоих, а потом покончить с собой… Однажды он так сильно толкнул ее на парковке, что она ударилась головой о бампер собственной машины и потеряла сознание. Все это произошло на глазах у ребенка. Судья выдал запретительный ордер, но бывший супруг Элизы не утихомирился: у него и раньше бывали неприятности с полицией, и он знал, что ему ничего не грозит. А Элиза нашла работу в доме отдыха для вышедших в тираж полицейских и быстро стала всеобщей любимицей. Через какое-то время она поделилась своими проблемами кое с кем из пансионеров, и в один далеко не прекрасный день у экс-мужа началось «тесное общение» с полицейскими. Они наносили ему визиты по самым ничтожным поводам, звонили утром, днем и вечером на работу, заезжали, чтобы дружески поприветствовать, как минимум два раза в неделю парковались у его дома, подходили на улице, «тыкали» ему при соседях, а иногда «случайно» толкали – о, конечно, не так сильно, как он толкнул свою жену! Бывший обещал подать жалобу за преследование, но ничего подобного, естественно, не сделал, а вот жену с малышом доставать перестал. Как только негодяй исчез из жизни Элизы, она как будто помолодела и снова стала энергичной, полной сил, веселой женщиной с заразительным смехом.
– Звонила ваша дочь, – сказала она Сервасу.
Тот приподнял бровь.
– Я сказала, что вы спите, и она не велела будить вас, но просила передать, что скоро заедет, – добавила женщина.
Мартен взял пульт и выключил телевизор. Поднявшись, он посмотрел на свой изношенный свитер, замахрившийся на локтях и манжетах, и внезапно вспомнил, что завтра Рождество.
– Может, хоть по случаю праздника побреетесь? – подколола его Элиза.
Пациент ответил не сразу.
– А что будет, если не побреюсь? – поинтересовался он наконец после долгой паузы.
– Подтвердите то, что думают о вас почти все, кто тут живет.
Сервас снова вздернул бровь:
– А что они думают?
– Что вы бирюк и бука.
– И вы с ними согласны?
Женщина пожала плечами: