Стихийная угадка этносов по линейно-ленточной или шнуровой керамике, колоколовидным кубкам, черешковым или втульчатым стрелам и т. т. т. это в чистом виде идентификация этно-исторической общности или наличных технологий? Кого уловим в сети, кельта или кузнеца?
Кузнеца, которого объявим кельтом!
– Это не так! Это искажение! Это… – масса возражений последует немедленно, как-то: многофакторный анализ, комплексный многодисциплинарный подход и т.т.т… Отставим это – за археологией и её тёмными атрибуциями стоит только одно основание: это единственное средство докопаться к дописьменной истории, к счастью, столь же объективное, как её лопата материальней слова. Во всём прочем она:
1.Либо феноменологически отрывает – открывает неизвестное, как то было с цивилизацией Хараппы;
2.Либо служит средством верификации забрезжившей теории, как то сталось в казусе Г. Шлимана.
Но её особая методологическая роль опосредующей заслонки, сводящей полнокровие исторического к горам битых черепков всегда должна присутствовать в сознании исследователя, в противном случае он вырождается в небесполезного «горшечника» – эта неприглядность кладбища в отношении погребённых там судеб отвратила в своё время меня от археологии при всех обнаруженных к ней задатках… В исключении случайности археология становится Восходящей Историей только как верификация Теории, пусть такой странной, как недоумение от вывороченного камня или тени подозрения на Гомеровский текст. Так всегда и было: человечество тысячелетиями натыкалось на кости и следы орудийной деятельности архантропов, разглядывало мартышек в зоопарках – открыло оно их/себя только после издания Дарвиновского «Происхождение человека и половой отбор» в 1870 году. Только в кислоте теории растворяется чудовищно – безобразный налёт патины отрытого и расцветает золото кесаревых денариев на бархате подложки, как то я однажды видел в Крыму.
И обратная сторона теоретической непроработанности вопроса: возврат в исходную позицию, а то и скатывание ниже её, рождающих такие гримасы, как реанимация Леви-Клейнами «германо-нордических» теорий Г. Косинны и извлечение археологии «Анневербе» упёрто-всплывшими Алексеевыми – безобразно-естественная реакция на подмену НАУЧНОЙ ТЕОРИИ голословными проклятиями, тезами «от противного» или трепетным зажмуриванием глаз на ВПОЛНЕ РЕАЛЬНУЮ НЕОТСТУПНУЮ НАУЧНУЮ ПРОБЛЕМУ: как биологизированное антропо – этнологическое функционирует в социальном, порождая обратно возвращающее и ПРЕОБРАЗУЮЩЕЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ.
Вот простое, приземлённое, конкретно – методологическое преломление этого вопроса: что определяет итоговый этно-исторический результат взаимодействия миграции и автономного субстрата?
Никто и никогда не утверждал и не утверждает, что Миграция означает Геноцид; или даже обязательно Войну, хотя столь любимая ныне «полуисториками» статистика продемонстрирует именно это – но что тогда определит физиономию консолидированно возникшей народности?
…Право, на одних только перечислениях мыслимых и немыслимых условий и обстоятельств протекания взаимодействия этих составляющих процесса можно впасть в уныние!
Победительные мигранты, преимущественно прибывают в меньшинстве, в том числе нередко и в культурно – историческом – побеждённые чаще составляют большинство, в том числе нередко культурно – преобладающее… И какое разнообразие результатов: побеждённые Римом галлы романизировались и романизировали покоривших их германцев – франков; итоговая Галлия обратилась в «ля белле Францию»; и были германизированы победительными англо-саксами в Римской Британии, в результате чего появилась «добрая старая Англия», которая в свою очередь «офранцузилась» в результате НОРМАННСКОГО ВТОРЖЕНИЯ до того, что перестала понимать свой «английский язык» до того, что пришлось перейти на идеому «новоанглийский».
Что определяет этно-исторический тип современных чехов и поляков, их славянская речь или этноисторическое сознание и КЕЛЬТСКИЙ психологический строй коренного населения ЭТИХ ИСКОННО КЕЛЬТСКИХ ТЕРРИТОРИЙ, сознание, перенесённое через Германскую и возможно пребывающее под «Славянской» идентификацией?
А кто из сторонних наблюдателей прозрел в современных греках и итальянцах Эллинов (при том, что они блондины) и Римлян (такие же брюнеты)?
НИКТО – кроме них самих.
Только Цыгане находят нечто родственное с Румынами (т.е. «дословными римлянами»)…
И что таит в себе душа Казанского Татарина: Гуннское семя Кубрата, Идеомы Тюркской ярости – или позвоночную тьму Индо-Иранских Тиссагетов геродотовых времён Анзелинской археологической культуры?
Только отчётливое понимание, что автохтонизм и миграционизм РАВНОСЛОЖНО участвуют в формировании нового, зачастую непредсказуемого, этно-исторического качества освобождают историческую науку от рецидивов Леви – Клейнов, пламенно протестующих против «фашизмов», «расизмов», «биологизмов» – …и увязывающих существующий исторически ситуационный примат индоевропейских языков и культур с ПОБЕДИТЕЛЬНЫМ долихокефальным европеоидным субстратом, прошествовавшим по Евразии от Сконе до Декана и Байкала. И как бы не извивался, и не отнекивался перед концом г-н Клейн, это в целом не что иное, как плагиат с Густава Косинны, самого по себе честно – порядочного империалиста и фашиста, без кавычек и эмоций – в отстранённо-объективной констатации.
Это не единственно полемический текст и сведение старого действительно имеющегося счёта с деятелем от филологии, усердно пристраивавшемся во времена оны по знанию языков к вояжам на зарубежные научные конгрессы, как представитель «советской исторической науки», и по приезду домой отсвечивая на собеседников именами Чайлда и проч. – в то время, как её безъязыкие деятели Массон, Сарианиди, Деревянко, Геннинг, Зданович извлекали из небытия Хорезм, Намазга-Тепе, Кой-Крылган-Кала, Аркаим, Дюрянг – Юрях, а переводы уж по возможности другие, языкастые, доделают, нам некогда – работа; коли невтерпёж ждать, выучитесь русскому языку!… Но в той огромной плавильне народов, которой явилась Евразия после таяния Великого Ледника в 14—2 тыс. д.н.э. эти вопросы приобретают не мировоззренческий, а практический характер – здесь это раздувалось и отсюда разлеталось по всему пространству Ойкумены, от Европейско-Азиатского сердца Старого Света до Континента Обеих Америк. И обращаясь к исторической эпохе, прокламируя огромные миграционные потоки, пронизывающие пространства трёх континентов, без учёта того, Что и, главное, Кто взвивался на раскрывающихся Землях Неведомых, означало бы вдёргивать нитку в отсутствующую иголку.
Налицо и чисто объективное, уже регионально обусловленное обстоятельство расширения перспективы обозрения антропологического материала от начала появления человека современного типа в Северной Евразии относительно обусловленного 12 тыс. д.н.э. времени сложения постоянных этносов Евразии, т.е. опускание на глубину 50—40 тыс. д.н.э. всего верхнего палеолита – Центральная Евразия (Циркум – Уральский регион) не знала полного Ледневековья, в значительной мере избегнув его, и во времена межледниковых отступлений открываясь на всём протяжении от Каспия до Карского моря проникновению человека (стоянка Бызовая на Печёре), т.е. объективно в той или иной мере всегда пребывая по ряду типологических признаков в Мезолите (изначальное отсутствие пещерного образа жизни основной массы населения и преобладание искусственных жилищ, богатство быта; разнообразие погребальных обрядов – свидетельство углублённых духовных поисков; тяга к искусству малых форм, как выражение ранней индивидуализации сознания). В отличие от западноевропейского региона её верхний палеолит в той или иной мере был «предмезолитом» и переход к последнему был преимущественно эволюцией прежнего образа жизни к новым, БОЛЕЕ БЛАГОПРИЯТНЫМ к традиционному комплексу присваивающего хозяйства условиям: несколько выросла подвижность населения и возникли черты специализации к промыслам зверя или рыбы – что совершенно не наблюдалось на западе Европы, где вхождение в мезолит открывается крахом великой цивилизации пещер-галерей Испании и Франции и очевидным периодом глубочайшего регресс и упадка вплоть до 5 тыс. д.н.э., регресса настолько основательного, что по утверждениям специалистов – искусствоведов всё богатство художественной техники создателей изобразительного комплекса 2-й Ляско (14 тыс. д.н.э.) было возрождено только импрессионистами 19-го века.