Глава двадцать вторая
Призвание
Йозеф сказал Гюнтеру: «Иногда я думаю, что эта война началась для того, чтобы каждый из нас нашел свое настоящее призвание. Должен ведь быть какой-то смысл у этой войны. Я понял, в чем мое призвание. В транспортное агентство я больше не вернусь. Я буду лечить людей».
Йозеф, начинавший в войну простым ассистентом, и правда делал большие успехи. Со временем он мог стать хирургом. И Гюнтер решил помочь ему попрактиковаться.
– Сегодня ты будешь оперировать.
– Как это я? – растерялся Йозеф.
– Ты сам сказал, что нашел свое призвание. Ты быстро учишься. Один из этих русских, которых мы взяли в плен… Ранение в брюшную полость. Еще несколько часов, и будет поздно. Даже если ничего не получится, ты делаешь для него очень много. Ты даешь ему шанс.
Когда растерянный Йозеф заговорил о наркозе, Гюнтер усмехнулся: «Наркоз мы побережем для наших солдат».
Глава двадцать третья
Похороны
Отец Лени умер еще до войны. У него было слабое сердце. Тогда Лени казалось, что ничего в ее жизни ужаснее быть больше не может, она очень любила отца. И еще ничего не знала о том, что пройдет несколько лет, и ее мама не успеет выбежать из дома, когда начнутся бомбардировки. Лени в это время работала. Город бомбили все чаще, настолько часто, что новые бомбардировки начались, когда Лени стояла у гроба своей матери, который должны были опустить в землю.
Мы с ней сидели в бомбоубежище, и Лени, уткнувшись мне в плечо, плакала: «Она, там, одна. Если бомба упадет, от гроба ничего не останется. Какие все трусы. И я тоже. Я больше всех. Можно ведь было успеть опустить гроб. Чувствую себя крысой. Я хочу выйти, пусть меня убьют».
Я крепче прижала к себе Лени, пытаясь успокоить ее. Не знаю, удалось ли мне это, но она осталась в бомбоубежище. Мы с Лени теперь не просто подруги. С тех пор, как ее дом превратился в руины, она живет у нас.
Глава двадцать четвертая
Просьба
Йозеф считал, что Бруно поступает неправильно. И просто дело в том, что вся его семья, жена, мать, две дочери погибли в Берлине при бомбардировках.
– Я знаю, что случилось. Но это сделали не русские. Это американцы бомбят Берлин.
Йозеф понимал, что теперь, когда героическое завоевание чужой земли сменилось почти паническим бегством, говорить что-то хорошее о русских опасно. Но он испытывал какую-то вину перед ними, которой совсем не было раньше, в начале войны. Это чувство появилось недавно, после того как он не смог сделать операцию, и доверенный ему Гюнтером солдат умер у него на глазах. Это была первая смерть на войне, в которой был виноват сам Йозеф. Пленный русский смотрел на него такими глазами, будто совсем не понимал, что Йозеф всеми силами пытается его спасти, и это сложная операция, а не изощренная пытка, с помощью которой от него хотят добиться каких-нибудь важных сведений. Йозефу было важно спасти чужого раненого не потому, что ему было его жалко, просто в этом спасении он искал подтверждения тому, что и правда нашел на войне свое настоящее призвание.
И еще он пытался остановить Бруно из-за мыслей о Люде. Сейчас, когда они отступали и сжигали за собой деревню, в которой еще недавно были хозяевами, Йозеф просил Бруно не запирать в домах живых людей. Он думал о Люде. Нет, конечно, никаких чувств он к ней не испытывал, но Йозефу было неприятно при мысли о том, что женщина, засыпавшая рядом с ним, которая ночью клала ему голову на грудь, может превратиться в пепел, потому что все начнут, отступая, сжигать ту землю, которую успели завоевать, вместе с живыми людьми. А эта женщина, может быть, ждет его ребенка.
Йозеф не смог ничего изменить. Бруно не захотел его слушать.
Глава двадцать пятая
Счастье
– Хайль Гитлер! – Эльза, увидев меня, вскинула свою маленькую ручку в нацистском приветствии. Я сразу поняла, кто научил ее этому. Нельзя было оставлять ее наедине с Лени.
– У тебя хорошая сестра, – сказала она мне, – я сегодня рассказывала ей про фронт, и она поняла, что победа зависит от каждого из нас. И от нее тоже
– Про фронт? Но она ребенок совсем, ты бы ей лучше сказку почитала.
– Какие сейчас могут быть сказки! – воскликнула Лени. – И потом, что значит ребенок? Сыну директора магазина, в котором я работаю, недавно исполнилось четырнадцать. На прошлой неделе он пошел в фолькс-штурме – там целый отряд его сверстников набрался. В любом возрасте можно воевать. Наши враги слишком коварные и подлые. И их трудно победить. Давай сходим с Эльзой в тир. Ей нужно научиться стрелять.
– Ты с ума сошла?! Оставь Эльзу в покое. Она ребенок.
– Никто сейчас не имеет права быть ребенком, – твердо сказала Лени. – Ты слушаешь радио? Из-за подлости наших врагов дела на фронте не так хороши. Может быть, всем нам скоро придется воевать. Иначе придут эти ужасные враги и все у нас отнимут.
– Но Лени… – было жестоко, но сейчас я не могла не сказать этих слов, – что у тебя отнимать?! От твоего дома ничего не осталось. У тебя ничего нет. Родителей, мужа, вещей, ничего и никого. Что у тебя можно отнять?
– Очень много. Счастье. Счастье жить в самой лучшей, главной стране мира. Если нас победят, мы больше не будем главными.
Глядя в горящие глаза Лени, я боялась, что скоро не смогу справиться с миром, где все заодно. Мира, который так хочет лишить мою маленькую сестренку детства.
Глава двадцать шестая
Красота
То, что мы живы, мама считала чудом еще до начала войны. Из-за тех разговоров, которые вел отец, с нами могли сделать все что угодно. Я была еще маленькая, и не знаю точно, что он говорил. Но помню его слова про то, почему на выборах победили нацисты: «Немцы любят порядок во всем, и Гитлер догадался: чтобы добиться успеха, для его партии нужно придумать униформу. Именно после этого в национал-социалистическую партию стало вступать столько людей. Мы странные люди. Армейская строгость рождает у нас доверие».
Все-таки думаю, что если бы отец был прав, в Германии не существовало бы ни одного магазина, подобного нашему. Никому не нужна была бы красивая одежда. Правда, у нас уже целую неделю нет ни одного покупателя. Наверное, его скоро закроют, как закрыли книжный, где работала Лени – не хватает бумаги даже для печатания правительственных газет, что говорить о книгах. Но сегодня к нам пришла первая покупательница за неделю. Сначала я обрадовалась, а потом поняла, что ей просто хочется поговорить, и она не собирается ничего покупать.
– Простите, что я здесь у вас так долго примеряю эти платья. Но мне просто трудно уйти. Наш город перестает быть красивым, вы замечаете? И смерть может быть возвышенной, замечательной, не так страшно, что из-за этих бомбардировок все мы в любую секунду можем погибнуть. Но из города уходит красота. Я раньше увлекалась новинками моды. Знаете, недавно в одном из номеров «Фрауенварте» прочла советы моды. Видели? Как нас учат делать купальные костюмы из банных халатов и мужской одежды. Наверное, они думают, что наши мужья уже никогда не вернутся к нам с войны, и заботятся о том, чтобы их одежда не пропала даром. А раньше в Берлине было столько салонов красоты. Но теперь нам говорят, что немецкой женщине стыдно привлекать к себе внимание посредством броской одежды. Это удел проституток. И стиль моды нам задают парижские проститутки, которые в Германии сотрудничают с еврейскими торговцами одежды. Не знаю, насколько в данном случае права наша партия, но я вижу, что Берлин становится некрасивым.
Возвращаясь домой с работы, я увидела отца моего одноклассника. Я не сразу узнала его. Он воевал на Первой мировой войне и потерял там ногу. Его повесили на фонарном столбе. На табличке, прикрепленной к шее, было написано: «Это ждет каждого, кто будет призывать сдать наш город русским». Рядом с виселицей совсем еще маленький мальчик испуганно жался к маме и, плача, спрашивал ее: «Зачем дяденьке оторвали ногу? Потому что он плохой, да?»