Приподняв отцу голову, Лида пыталась делать искусственное дыхание. Но синева, разливающаяся по его застывшему лицу, не оставляла надежды на то, что это имеет смысл.
– Он же его убил… – с ужасом проговорила Вера.
Ее голос прозвучал в полной тишине так громко, что Лида вздрогнула. Отпрянула от неподвижного отца. Посмотрела на лужу крови, растекающуюся под ним по паркету. Поднялась на ноги. Повернулась к Тимофею. И, не обращая внимания на наган, пошла прямо на него.
– Вы… Вы убийца! – воскликнула она. – Вас… самого убить надо! Я…
Все стояли оцепенев. Застонал и попытался сесть пришедший в себя Степан Кондратьев.
Никто не останавливал Лиду. Тимофей поднял руку…
– Брось наган! Брось, сказал.
Федор стоял в дверях зала и смотрел – на отца, на наган в его руке. На направленный прямо Лиде в грудь наган.
Те, кто мог в этот момент дышать, тихо ахнули: как загипнотизированный глядя на сына, Тимофей опустил руку.
Казалось, не было в этот момент силы большей, чем сила Федорова взгляда. Но все же такая сила была – сила отчаяния. Она и управляла Лидой.
– Убийца! – вскрикнула та. – Я… я тебя убью!
Вряд ли Лидины руки, протянутые к горлу Тимофея, представляли для него опасность. Но вид этой девушки – с пылающими щеками, с рассыпавшейся светлой косой, со сверкающими гневом глазами – подействовал на него как красная тряпка на быка.
– Ненавижу-у!.. – взвыл Тимофей. – Проклятое отродье!
Он снова вскинул наган и направил его Лиде в грудь.
Грянул выстрел.
Тимофей Кондратьев упал. Даже вскрика не сорвалось с его губ – только хрип, почти мгновенно затихший.
Федор опустил руку с маузером.
Глава 6
– Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему, ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею…
Вера взглянула на белый мертвый отцовский профиль и уронила Псалтырь себе на колени. Язык у нее заплетался. Она читала над гробом одна: Надя сидела у себя в комнате, смотрела неподвижными глазами и не могла произнести ни слова, а…
– Да где же ты?! – сердито прошептала Вера.
Можно было бы подумать, что слова эти относятся к отцу – куда, мол, он ушел? Но каждый, кто знал Веру, понял бы, что относятся они не к чему-то необъяснимому – ничего необъяснимого средняя из сестер Ангеловых не признавала, ну, или почти ничего, – а к вполне определенному человеку. К старшей сестре.
Лида сидела на пороге баньки, стоящей посреди Оборотневой пустоши, и смотрела на темную воду пруда у своих ног. Как странно – горе застилало ей глаза, но воспоминания, проступающие в этой пелене, к горю отношения не имели.
Это были счастливые воспоминания.
Вот они в лодке – Федор на веслах, Лида напротив него на низенькой скамеечке. День летний, солнце сияет, на дне пруда бьют ключи, и вода поэтому чистая, прозрачная. Федор не отрываясь смотрит на Лиду, улыбается ей и будто бы только плечами поводит, но лодка от едва заметных его движений скользит по воде легко и стремительно. Солнечные искры сверкают в его темных глазах.
– Верочка, – не оборачиваясь, говорит Лида, – не наклоняйся за борт, не то упадешь.
Все-таки сестра еще ребенок, вот пожалуйста, шлепает ладошками по воде. Лида чувствует за нее ответственность.
Насколько она сейчас может чувствовать что-либо кроме счастья, глядя в устремленные на нее влюбленные Федоровы глаза с этими солнечными искрами в них.
– А ты мне, пожалуйста, не указывай! – фыркает Вера у Лиды за спиной.
Лида только собирается обернуться к ней – это ведь не сразу получится, отвести глаза от Федора! – как упрямая Вера, наверное, перевешивается за борт еще ниже, лодка накреняется… И, глазом не успев моргнуть, Лида оказывается в воде.
Испугаться она не то что не успевает – просто нечего ей бояться, плавает она отлично. Но Верочка!..
Лида видит ее в нескольких саженях от себя, их разделяет перевернутая лодка. Вера бестолково машет руками, но за лодку почему-то не хватается – от растерянности, наверное, – и погружается в воду.
– Федя! – кричит Лида. – Верочку!..
Но он и сам знает, что надо делать, – он всегда это знает. Лида видит, как Федор подныривает под лодку, подплывает к Вере, хватает ее за шиворот, вытягивает на поверхность и, обхватив одной рукой, плывет с ней к берегу.
– Довертелась! – сердито произносит он, вытолкнув Веру на траву.
И тут же бросается в пруд снова и плывет к Лиде. Но она ведь совсем не боится – она просто радуется, что день такой ясный, и прозрачна вода, и руки Федора подхватывают ее под водою, легки, невесомы их тела, и вот его глаза совсем рядом, и губы, и все его прекрасное лицо…
Лида вздрогнула от утробного рычания. Лицо Федора вспыхнуло в ее памяти и погасло, а на его месте – не в памяти уже, а наяву – она увидела холодные волчьи глаза.
Волк стоял в трех шагах от нее и смотрел в упор, будто человек. Что означал его холодный взгляд – угрозу, горе? Нет, показалось ей, что-то совсем другое, неведомое…
Еще через мгновение Лида поняла, что и сам этот волк лишь показался ей, почудился. Нет никого на Оборотневой пустоши, только колышется сухая осенняя трава.
Вскочив с порога баньки, Лида бросилась к усадьбе.
Она бежала по пустоши, потом по парковым аллеям и остановилась, только когда услышала:
– Лидия Андреевна!
Паша Кондратьев стоял под окнами усадебного дома. Остановившись у крыльца, Лида молча смотрела на него. Даже чудесная боттичеллиевская красота младшего Кондратьева вызывала у нее теперь дрожь, хотя в нем-то уж точно не было ни малейшего сходства с его отцом.
– Вот. – Паша протянул Лиде бумажный листок. – Это вам.
Лида машинально взяла листок, развернула.
– А Надя… – спросил Паша. – Как она? Можно к ней зайти?
Лида подняла глаза от записки. Несколько мгновений она не понимала, о чем он спрашивает.
– Возьми, – наконец выговорила она, возвращая ему листок. – Отдай обратно.
Но Паша спрятал руки за спину и, помотав головой, попятился и быстро пошел прочь через парк.
– Не могу, – не ему уже, а в мертвенную пустоту сказала Лида. И, помолчав, твердо повторила: – Нет. Не смогу.
«Отчего вода не бьет? Иссяк источник».
Зачерпнув пригоршню воды, неподвижно стоящей в мраморной чаше, Федор плеснул ее себе в лицо. Но даже не вздрогнул: холод у него внутри был сильнее, чем холод воды. Потом замер. Потом обернулся и увидел Лиду. Она стояла в шаге от него, но шага к нему не делала.
– Лида!
Федор хотел обнять ее, но она отстранилась и еле слышно сказала:
– Не надо.
– Да я понимаю, – вздохнул он. – Мне тоже тяжело…
– Тебе – иначе.
Он не знал, что сказать на эти ее слова. Наверное, иначе. Но… и что из того?
Федор зачем-то кивнул на источник и сказал:
– Родник иссяк.
– Все иссякло.
Нет, не мог, не хотел он перебрасываться бессмысленными словами! И с кем!..
– Лида, давай вместе уедем, – сказал Федор.
– Куда? – усмехнулась она.
Было в ее усмешке что-то необычное, непривычное, а потому пугающее. Если бы оставалось еще для него что-либо пугающее на белом свете.
– В Москву, – сказал он. – Или в Сибирь. Я назначение попрошу. Да хоть куда! Не могу я здесь теперь… – И почти жалобно добавил: – Только и живу, когда о тебе думаю.
Федор положил руки ей на плечи и притянул к себе. Но она снова отстранилась.
– Не надо, – сказала Лида. – Кончено.
– Что кончено? – не понял он.
– Все. Между нами кровь. Не переступить.
Она наконец подняла глаза. Федор почувствовал, как холод пробежал у него по спине от ее взгляда.
– Ты… что? – с трудом выговорил он. И воскликнул: – Почему?!
Глядя на него все тем же незнакомым взглядом, Лида произнесла жестко, раздельно:
– Твой отец. Убил. Моего отца. Этого не избыть. – И добавила с невыносимой тоской и горечью: – Лучше бы он и меня убил тоже.
Она повернулась и пошла прочь. К дому, где лежал в гробу ее отец.
У последнего перед домом поворота аллеи горел костер. Лида ускорила шаг: в парке мог оказаться кто угодно, и хотя сама она охвачена бесстрашием равнодушия к собственной участи, но Надя и Вера… Что, если им грозит опасность?