Вера стояла у небольшого костра и бросала в него тетрадки, предварительно разрывая их в клочки. Лида разглядела на обложках тетрадей изображения золотой розы из Ангеловской коллекции. Такие тетрадки, специально заказанные в московской типографии Левенсона, подарила им когда-то мама. Говорила: «Вот, девочки, станете вы большие и будете вести дневники, поверять моим тетрадкам свои девические тайны…»
– Что ты делаешь? – спросила Лида, подойдя.
– Уничтожаю свидетельства своей глупости. Прощаюсь с иллюзиями прошлого, – не глядя на нее, ответила Вера. – Отец Владимир пришел Псалтырь читать, у меня сил больше нет.
– Прости, – сказала Лида. – Я иду к папе.
– А где ты вообще была?
– Тоже прощалась с иллюзиями прошлого, – усмехнулась Лида.
– С Федором встречалась? – бросив быстрый взгляд на сестру, догадалась Вера.
– Расставалась.
– В каком смы… – начала было Вера. И ту же воскликнула: – Но он же тебя спас!
Мало кто уловил бы логику в том, что сказала Лида, но Верин ум всегда был быстр и точен, и мотивы человеческих поступков она понимала мгновенно.
Впрочем, Лиде было не до того, чтобы обращать внимание на сообразительность сестры.
– Лучше бы его отец и меня убил, – безучастно проговорила она.
– Почему это лучше? – пожала плечами Вера. – И вообще, твое отношение к Федору просто несправедливо!
Почему-то именно эти слова развеяли Лидину безучастность.
– Не говори о справедливости, прошу тебя! – В ее голосе зазвенели слезы. – Справедливо, что папа убит?! – Она задохнулась, замолчала, потом тихо выговорила: – Как теперь жить, Вера? Душа – мертвая. Ничего больше не могу. Ни любить, ни жить.
Лида ушла в дом. Вера проводила ее взглядом, швырнула в костер обложку от последней тетради и бросилась в парк.
Федора она догнала у дальней калитки, через которую из парка можно было выйти прямо на Оборотневу пустошь, раскинувшуюся между усадьбой Ангелово и деревней.
– Федор! – окликнула его Вера. Он молча смотрел, как она бежит к нему по аллее. – Федор! – повторила она задыхаясь. – Лида не права! Она сейчас в таком состоянии… Нет, что-то я не то говорю… В общем, ты не должен обращать внимание. Лида придет в себя, и все наладится.
Выслушав Верину тираду, Федор молча пошел дальше.
– Но ты же не оставишь?! – воскликнула она.
– Кого? – Он обернулся.
– Нас всех. Федя, что же мы будем делать? – жалобно проговорила Вера. – Лида сама не своя, Надя вообще онемела. Говорить не может, представляешь?
– Не оставлю, – невесело улыбнувшись, сказал он.
– Ты… Ты настоящий! – выпалила Вера. – Сильный!
Она провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду, а потом воскликнула:
– Дура! Господи, какая же Лидка дура!
Глава 7
– Лидия Андреевна, Вера Андреевна, Наденька, примите мои глубокие соболезнования.
– Благодарим вас, Михаил Саввич, – за всех поблагодарила учителя рисования Вера.
Лида не отводила взгляда от простого деревянного креста. Надя сморела испуганными глазами и по-прежнему не могла произнести ни слова.
Михаил Саввич ушел. Лида наклонилась, взяла с могилы немного земли и положила в холщовый мешочек. Еще одну горсть она взяла с соседней, маминой могилы.
– Зачем тебе? – настороженно спросила Вера. – И с маминой…
Не ответив, Лида пошла к выходу. Вера взяла Надю за руку и пошла за ней.
Выходя в покосившиеся ворота, сестры услышали протяжный бабий вой, доносящийся с крестьянской части кладбища. Там хоронили Тимофея Кондратьева.
Выла Авдотья-вдова:
– А Тимофеюшка, а родненький ты наш! На кого ж ты нас оставил? На кого меня вдовой горькой покинул?! А жить бы тебе да жить! Не лежать бы тебе в сырой земле! Встань, Тимофеюшка, посмотри на своих детушек! Сиротами их оставил!
Паша плакал в голос, не стесняясь. Степан, стоящий рядом с матерью, тоже смахнул слезу.
– Как Тимофея Ильича жалко-то!
К Степану подошла Наталья Голохватова. Вся деревня знала, что она к Степке Кондратьеву неровно дышит. Внешность у Натальи была не то чтобы некрасивая, но какая-то унылая, будто не восемнадцать ей, а все тридцать. Правда, сейчас, на похоронах, уныние выглядело кстати.
– И тебя мне как жалко, Степушка, – со значением проговорила Наталья.
На могиле уже поставили крест – точно такой же, как у Ангелова. Наталья хлопотливо положила рядом с крестом букетик поздних полевых цветов.
Соседи, пришедшие проводить покойника, негромко переговаривались под вой вдовы.
– Вон как вышло… Сын отца убил… Когда такое было?.. Времена теперь настали… Не дай бог!
– И церковь заколочена, и родник иссяк, – сказала Матрена Головина.
– Какой родник? – спросил Карп Савельев.
– Да ангеловский, целебный. Испокон веку в парке был, а теперь иссяк.
– Худые дела, – покачал головой Карп.
– А Федька-то и хоронить не пришел, – заметила Матрена.
– Дура! – хмыкнул Карп. – Как же он придет, ежели сам отца и убил?
– Оно так. А все же…
Договорить соседка не успела – на тропинке между могилами показался Федор Кондратьев. Все расступились перед ним.
Федор молча смотрел на крест на отцовской могиле.
– Явился! – увидев старшего сына, закричала Авдотья. – Чего тебе тут? Ради девки отца убил, а теперь явился?! Оборотень поганый!
С каждым словом она, уже и так заведенная долгими причитаниями во время похорон, заводилась еще больше.
– Мам, ну что ты… – проговорил было Степан.
Но Авдотью было не остановить.
– А не видать тебе счастья с той тварью, с Лидкой! – с ненавистью глядя на Федора, выкрикнула она. Потом обернулась к Степану и Паше. – И вам говорю, сыночки мои: чтоб слуху больше не было среди нас про Ангеловых! Ни духу ихнего чтоб не было, ни виду!
Провозгласив все это, Авдотья перекрестилась и пошла прочь.
– Убирайся отсюда. На веки вечные! – бросила она, проходя мимо Федора.
Степан приостанавился было, собираясь что-то сказать брату, но, пока он подбирал слова, Наталья подхватила его под руку и потащила вслед за матерью.
Паша остановился возле Федора.
– Федь… – Слезы стояли в его огромных глазах. – Что нам теперь делать?
– Мать же сказала, – с горечью проговорил Федор.
Выйдя из ворот кладбища, Паша долго смотрел, как старший брат идет через Оборотневу пустошь. Несколько раз он порывался броситься за ним, но что-то удерживало его. И вряд ли это были слова матери…
Когда Федор скрылся из виду, Паша тоже пошел через пустошь. Но не к деревне и не к дороге, ведущей к уездному городу. Все убыстряя шаги, он шел к усадебному парку.
Надю он нашел у паркового родника. С тех самых пор, как проявились его способности к рисунку – а произошло это рано, ему едва исполнилось пять лет, – Паша проводил в усадьбе большую часть своей жизни. Поэтому знал каждую тропинку, на которой мог увидеть Надю. Ну и не только поэтому он нашел ее так быстро… Сердце вело.
Наклонившись к мраморной чаше, Надя провела ладонью по трубке, из которой бил родник. Воды теперь не было, и только на дне чаши еще стояла мелкая лужица.
– Надь…
Она вздрогнула, потом обернулась, посмотрела на Пашу.
– Скажи что-нибудь, а? – жалобно попросил он.
Надины губы дрогнули. Видно было, что она мучительно пытается ему ответить. Но ничего у нее не вышло, и она отвернулась в слезах.
– Наташка говорит, тебя Бог наказал – язык отнял, – сообщил Паша. – Она за Степаном бегает, Наташка. Она за ним, а он от нее!
Он засмеялся в надежде, что развеселит и Надю. Но Надя не улыбнулась, и Паша снова погрустнел.
– Надь… Я… – Он замялся, но, набравшись храбрости, проговорил: – Я тебя никогда не оставлю! Хоть ты и немая! Вот!
Выпалив это, Паша чмокнул Надю в щеку и бросился бежать. Надя растерянно посмотрела ему вслед, и улыбка – робкая, едва заметная – появилась на ее губах.
Глава 8
– Пресвятая Богородица, умоли единородного Сына твоего, да упокоит усопшего раба божьего Андрея в недрах Авраама с праведными и всеми святыми. Аминь, – произнесла Вера.
Все три сестры перекрестились. Скудная поминальная трапеза девятого дня – картошка с солеными огурцами – была окончена.