Филипп. Я опять вынужден включиться. Время вышло. Включаю телевизор.
Филл включил телевизор, и тут же раздался звонок.
Филипп. Да выключи ты его, Володька, к черту.
Володя. Всегда как что-то интересное – так телефон. Последний звонок, и все – выключаю. Я слушаю. У меня. Сейчас. Ну, вот тебе! Из больницы. Ты начальник – дай быстрей решительные указания и садись, не мешай.
Мишкин. Вот так. И я поехал в больницу. Я не посмотрел, как играл Пеле. Не видел в этот раз игру Мура, Чарльтона. Я поехал в больницу, куда привезли тяжелую травму. Под крики и стенания ребят я еще позвонил Гале, но ее не было, а наш анестезиолог был в отпуске.
"Кто ж даст наркоз? – думал я в такси. – Интересно, что за травма. Сказали, черепная. И я поехал, даже не расспросив. Может, зря. А не помчался ли я, ничего толком не выяснив, из чистого пижонства. Не хотел ли просто показать ребятам, что ордена, подобные нашему, требуют служения, а не службы или обслуживания. Вот вы, мол, остаетесь получать удовольствие, а я вынужден… Напрасно я не расспросил как следует. Такой футбол пропустил. Теперь уже поздно. Этому пижонству полтора рубля. От Вовки до больницы. А если зря и побегу обратно ко второму тайму – то и все три рубля. Дорого тебе, папаня, это пижонство встанет. А вдруг оперировать придется. Кто ж наркоз даст? Конечно, Агейкин правильно вызвал. Молодец – не постеснялся. И от гордыни можно не вызвать".
В больнице мне ничего не рассказывали, а просто показали человека, у которого из лица торчал кусок, сектор циркульной пилы. Как древняя секира, этот сектор врубился прямо в середину лица, рассекая лоб, нос, верхнюю челюсть и разодрав нижнюю губу. Зубчатый край пилы был во рту. Больной был в сознании, кричал: "Спасите меня, доктора!" Рот, нижняя челюсть двигалась при этом, а пила пилила нижнюю губу. На снимке видно, что пила входила вглубь больше чем на половину черепа.
– Как он живет?
– Непонятно. И в сознании.
– Перестаньте кричать. Помолчите. Вы же хуже делаете. Как его зовут?
– Помогите!
– Ты смотри. Губу пилит. Перестаньте.
– Василий Петрович! Он не понимает. Он пьяный.
– Надо дать наркоз.
– Здесь сложный наркоз. Сестра не даст. Вера в отпуске, и Гали дома нет.
– Да помогите же!
– Господи, он же пилит себе рот.
– Налаживайте пока капельницу и введите сразу фентанил с дроперидолом.
– Да вы что, Евгений Львович! Откуда это у нас? Не выговорю даже. Это из той больницы невропатолог приносил. А своего нет. Тот кончился.
– Я по одному флакончику спрятал у себя в кабинете. Сейчас принесу.
Я взял у себя в запаснике снадобья из мира институтов и привилегий, отдал сестре, сказал, как делать, и тут мне пришла в голову идея.
– Группу крови определили?
– Третья.
Я побежал к телефону.
– Лев Падлыч, – я, по моему, его и огорошил и шокировал таким именем, да еще на радостях от идеи стукнул по плечу, может быть, сильнее чем надо. – Идея! Идея, коллега Агейкин!
– Что это вы так обрадовались?
– Есть у нас телефон выездной бригады пересадок органов?
– Вы думаете, не вытянет? Я тоже так думаю.
– Дурак ты, Падлыч. – Я был, конечно, в излишнем восторге от идеи, придуманного имени и, наверное, выпитого вина, которое постепенно улетучивалось. – Давай телефон.
– Пожалуйста. Вот записан он.
– Алло! Здравствуйте. Трансплантация? У нас есть очень тяжелый черепной больной.
– Бесперспективный для вас?
– Знаете ли, пока живет, всякий перспективный. Как вам сказать. Очень тяжелый.
– Какая группа?
– Третья.
– Ох, это нам очень нужно. А что с ним?
– Кусок циркульной пилы расколол череп пополам.
– А так-то он здоровый был? Сколько лет?
– Тридцать четыре года.
Вошла сестра:
– Евгений Львович, ввели. Молчит. Вроде бы загрузился. Я кивнул головой и махнул рукой, чтобы шла туда, к больному.
– Сейчас приедем. У нас больной лежит на искусственной почке с уремией. Третья группа позарез нужна.
Позарез!
Теперь я им самое главное скажу.
– Только у меня знаете, какая просьба к вам. Тут для операции наркоз очень сложный нужен, а у нас анестезиолога нет, только сестра. Захватите вашу реанимационную бригаду. Поможете, а уж если не выйдет, будете брать.
– Договорились. Как проехать? Какая больница?
Я сказал, и минут через пятнадцать они уже были у нас в больнице.
Когда я кончил говорить по телефону, в ординаторскую вошел мужчина:
– Здравствуйте. Мне сказали, что приехал заведующий отделением. Могу я с ним поговорить?
– Пожалуйста. Слушаю вас.
– Вы Евгений Львович?
– Да.
– Я начальник техники безопасности с завода, где произошло это несчастье.
– А-а. Слушаю вас.
– Скажите, Евгений Львович, он безнадежен? Есть надежда?
– Надежда всегда есть. Но он очень тяжелый, ничего не могу вам сказать. Может, и удастся спасти. Сейчас начинают наркоз.
– Что жене-то мне сказать?
– Да так и скажите. А дети есть?
– Один есть. А через четыре месяца второй должен быть. Простите, Евгений Львович, вы как считаете, он пьяный?
– Кажется, пьяный.
– Вы понимаете, это ведь тоже очень важно. Уж как с Васей будет, это, как говорится, Бог даст, а вот ответственный за технику, так сказать, безопасности по тому участку, как говорится, под суд может загреметь.
– А он виноват?
– А кто ж его знает. Работал Вася без экрана – нельзя. Но если он пьян, как говорится, тогда тот не виноват, так сказать. А если не пьян и погибнет – под суд. Обязательно под суд. Да и еще незадача. Этот техник по безопасности только что прошел, как говорится, курс лечения от алкоголизма, так сказать. Сейчас не пьет. А уж теперь сорвется, точно. Он как услыхал про это, сразу с места сорвался и исчез. Неизвестно где.
– Ничего вам сейчас не могу сказать.
– И у этого двое детей, так сказать. А звонить вам можно, узнавать, как дела?
– Конечно. Запишите телефон. Он записал.
Агейкин кому-то по телефону ответил, что не может сейчас подозвать сестру.… И я опять, как запрограммированный, прошелся по поводу хамства. Ну, ведь действительно же не трудно позвать сестру.
Но Агейкин всегда точно знал, что, и кому, и как положено, а что и нет, какой должен быть порядок, что для этого нужно. Он все знает – и что государство ему не за то деньги платит, чтобы он ходил сестер к телефону звал, и личные разговоры – это нарушение труддисциплины. И наконец, главный его аргумент: "Сегодня одну позовешь, а завтра всем звонить будут".
Что ж я с ним буду спорить. Я только могу, если подойду к телефону, пойти и позвать сестру. А его бы я с удовольствием после такой вот профвредности отправил бы на санкурлечение. Другие-то зовут к телефону. А может, тоже нет.
Пошел в операционную. Вася лежал, молчал, глаза закрыты, но на оклик открывал их. Просто загружен лекарствами. Это хорошо.
Пока не приехала бригада, хотел позвонить ребятам, узнать про футбол, но вспомнил – они телефон отключили.
Наконец приехали вороны за органами. Но они у меня сначала должны справить функции голубей со святой водой, живительной.
Реанимационная бригада осмотрела больного и занялась налаживанием наркоза. А я, в ожидании разрешения мыться, болтал с доктором их. Перед операциями, при чужих, на меня иногда нападает болтливость. Вот и сейчас:
– А вы как вороны с надеждой уклюнуть что-нибудь. – Это я вместо благодарности. Хорош! Самому стыдно стало.
– Не бойтесь, коллега, – это она мне кидает. – Ворон ворону глаз не выклюнет.
И поделом мне.
– Это я так пошутил. У нас с вами не вороньи отношения. Ведь именно они-то, воронье, собравшись, не могут столковаться. Они-то, наверное, и клюют друг друга. И над каждым новым трупом новая драка. Это они, воронье, себя успокаивают, что не выклюют.
Усмехнулась: "Доктор, мойтесь".
Я с Падлычем пошел мыться. Как быстро я привык к этому имени.
Началась операция. Нам удалось довольно легко удалить эту секиру. Я боялся кровотечения из венозного синуса, но он, по-видимому, как это ни странно для локализации раны, не был поврежден. Пилу убрали – ничего не случилось. Показатели больного оставались стабильны.
Анестезиолог из бригады, ждавшей возможность забрать почку, все время успокаивала меня и поддерживала:
– Все хорошо, доктор, все хорошо. Он стабилен. Работайте спокойно.
Хорошо провели наркоз ребята. Да и сама анестезиолог очень приятная женщина. Длинноногая блондинка. Что-то у нее еще в глазах было – слов не найду. Жалко, я ее не разглядел как следует сразу, пока она маску не надела.
Я начал зашивать. Лоб, нос, обе губы зашил легко. Трудно было зашивать во рту, нёбо. Но это трудности были чисто технические. Кости я не сшивал – не было нужды.
В конце операции анестезиолог сказала:
– А больной-то ваших перспектив, не наших.
– Что поделаешь.
– Просто прекрасно. Мне, конечно, жалко того с уремией на искусственной почке. Но дай Бог вашему здоровья, а вам с ним удачи. А мы найдем кого-нибудь. Таких травм относительно много, к сожалению.
Мы кончили операцию. Вася был вполне приличен. После выведения из наркоза глаза открыл, даже что-то сказал. Сознание есть! – это главное. Пока все прекрасно. Если выживет, наши травматологи могут показать его на своем травматологическом обществе. Шутка! – голова пополам. Наверное, не дошла секира до места связи между полушариями. А без маски она тоже вполне прилична.