– Угу. Да и давление поднимается. Кислородная недостаточность.
Евгений Львович посмотрел на плечо. Из-под манжетки аппарата для измерения давления вылезал могильный холм и надпись: "Не забуду мать родную".
– Ну, давайте, еще раз попробую. Валя, сделай еще листенон. Сестра ввела что-то в вену из шприца, который лежал на столике уже заполненным.
– Дыхание прекратилось. Начинаю вентилировать. А вы послушайте, Евгений Львович.
Мишкин стал слушать.
– Нет, все равно справа в нижних отделах плохо слышно. Давайте полчаса подышим за него, потом посмотрим. Наверное, ателектаз все же справа. Вся доля не дышит. А вы отсосали из легких?
– Конечно.
– Может, еще раз?
– Мы несколько раз уже отсасывали. Последний раз перед самым вашим приходом.
Мишкин опять вышел из операционной.
– Евгений Львович, вас главный врач вызывает.
– Вот черт! Ну что еще там! Пошел.
– Ну, что случилось? Мой рабочий день кончился.
– Нет, милый, до конца рабочего дня еще три минуты. Тут другое, Женя. Тебя вызывают в райздрав на совещание.
– Когда?
– Сейчас. Еще утром звонили, но ты был в операционной.
– Да ну их к черту. Мне некогда.
– Я им сказала, что ты на большой операции и, наверное, не успеешь, но они очень просили. По поводу нашей открывающейся поликлиники, ты им, как районный хирург, очень нужен.
– Да что я там! Зачем? Сделали – и пусть радуются.
– Там вопрос – можно ли в этой поликлинике открыть районный травмопункт.
– Все равно решат, как захотят.
– Да ты пойми и их положение. Им это решить на совещании надо с протоколом и в присутствии районного хирурга обязательно.
– Пусть напишут, что я был.
– А самоуважение? Да что ты ваньку ломаешь! Пойди.
– Не могу сейчас – больной тяжелый.
– Я тебе машину дам – делов-то на полчаса.
– Да что это за чертовня какая-то! На совещания никому не нужные гоняют, кислород бегать на улицу самому подключать, дыхательной аппаратуры нет. Да что это за издевательство! В табор уйду. Буду цыган лечить и бродить с ними. Подсчитайте, сколько у нас совещаний, семинаров, занятий, школ, то кого-то мы должны учить, то по гражданской обороне, то по линии санитарной грамотности, то по черт знает чему! А у меня больной тяжелый на столе лежит.
– Женечка, не ори. Я ж предлагала вам составить график по отделениям. В этом месяце на все совещания ходит ваше отделение, например. В следующем месяце другое. И внутри отделения график по врачам. Ходить за всех, и за меня, и за завов, и замов.
– Вы же первая и пойдете на свое совещание.
– Ну ладно. Иди переодевайся и на машине туда и обратно. Мишкин вошел в операционную.
– Ну как?
– Так же.
– Сколько вы его еще собираетесь вентилировать?
– Часа полтора, наверное.
– Вера Сергеевна, я сейчас в райздрав минут на тридцать – и приеду. А вы пока вентилируйте. Хорошо?
Мишкин переодевается. Вошел Онисов:
– Тебе звонили из поликлиники. Илющенко сказал, что ты на операции и на прием не успеешь.
Мишкин махнул рукой, – мол, правильно.
Он ходил совмещать на консультативный прием в соседнюю поликлинику, где ему платили около трети ставки. К его месячному бюджету, к его полутора ставкам в больнице, прибавка этих тридцати пяти рублей играла существенную роль. Но иногда, когда у него бывали длительные операции или тяжелые больные, он звонил и предупреждал, что на приеме не будет. Он был очень неудобен поликлинике, но это был Мишкин, в нем, конечно, были заинтересованы, а потому терпели.
Перед отъездом он договорился, чтобы через тридцать минут его вызвали с совещания в больницу и прислали за ним машину.
Прибыл он на совещание вовремя. Совещание началось с опозданием, и открыл его какой-то представитель районных властей и прежде всего, поздравил врачей района с подарком, который им сделали строители, построив новую поликлинику.
– Вам, товарищи доктора, все дается, лечите только. Строители вам построили, сделали вам прекрасный подарок.
Мишкин (с места). Двери только не закрываются, а в подвале течет.
Представитель районной власти. Это по дефектной ведомости все исправят – вы работайте, главное.
Мишкин уже собрался было сказать, что подарок это не им, врачам, а им, всему населению, живущему в этом районе. Он хотел сказать, что это экономия времени не врачам, а больным. Он еще подбирал большое количество слов, которые считал уместными в подобном случае, но к нему подошли и сказали, что его срочно вызывают в больницу к тяжелому больному. Начальство милостиво согласилось на его уход, и, не дождавшись других сообщений о грядущих радостях врачей района, он уехал.
Легкое дышало плохо.
Мишкин вместе с Верой Сергеевной наложили трахеостому, то есть сделали отверстие в трахее, и оставили больного на искусственном дыхании. Около все время были Вера Сергеевна, Наталья Максимовна и сам Мишкин. Около десяти часов вечера все, кто находился в эти часы в отделении, – дежурные и оставшиеся с больным – принимали участие в работе. Надо было дышать за больного. Автоматического дыхательного аппарата в больнице не было. Все по очереди становились в головах больного и дышали: сжимали и разжимали дыхательный мяч, от которого отходила резиновая гофрированная трубка к аппарату, а от него другая трубка шла к дыхательному горлу больного. Все работали по очереди.
Мишкин. Наташа, иди домой. С ребятами кто?
Наталья Максимовна. Кто! Свекровь и муж. Не пропадут.
Мишкин. Иди, иди. Нет, я вам скажу, что в отделении должны работать мужики. Ну, иди, говорят. Хорошо, у вас нет детей, Вера Сергеевна.
Вера Сергеевна. Чего ж хорошего?
Мишкин. Да а. И вы идите, Вера Сергеевна. Не бабское это дело – медицина.
("Взяли сразу и столько пустили баб в медицину, – философствовал Мишкин, сжимая и отпуская мяч. – Это надо было постепенно. Потихоньку приучать жизнь к этому. Это как большую рану зашивать. Например, после удаления грудной железы. Хочется сразу наложить посредине швы. Сведешь края, а потом, думаешь, легко будет. Ан нет. Надо маленькими стежочками, прямо за краешки кожи, частенько частенько, постепенненько, медленно зашивать, тогда больше шансов, что зашьется ровненько, без натяжения, и заживет хорошо. А тут сразу – хоп! – и столько баб в медицину".)
Вера Сергеевна. По-моему, вы устали, Евгений Львович. Идите в ординаторскую отдохните, а мы покачаем.
Мишкин. Нет. У меня все в порядке. Идите домой. Не бабское это дело. И жизнь пройдет. Идите домой, рожайте детей лучше. А это что за жизнь: семь дней – сняты швы, семь дней – сняты швы, а тут вдруг и жизнь кончается. Идите домой, Вера Сергеевна, идите. Слушайте меня, не возражайте. Главное – это научиться слушать, а не прислушиваться и искать получше возражения. Слушать надо других, понять их стараться. Слушать надо друг друга и стараться понять друг друга. А без этого князь Мышкин – идиот, а Ставрогин – душа общества.
Мишкин явно устал – он болтает, а это у него первый признак. Конечно, устал.
– Евгений Львович, идите отдохните. Ведь операция-то какая большая.
– Вот потому-то и не иду отдыхать. Уйдете домой, вот тогда я посижу в ординаторской. А девочки покачают. А потом опять я. А потом дежурные. А потом и вы придете, и Наталья Максимовна придет.
Вера Сергеевна и Евгений Львович уходят в ординаторскую.
ЗАПИСЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет главного врача. У главного врача, моложавой блондинки, лицо сегодня злое. Рядом стоит женщина невыразительной внешности, описать которую я затрудняюсь. Волосы, может быть, серые. Лицо со всеми присущими ему предметами, и все эти предметы даже правильны по форме. Ничего не могу найти характерного в ее внешности. Женщина что-то горячо объясняет главному врачу. Послушаем:
– Марина Васильевна, но он же опять сегодня не пришел на утреннюю конференцию. Так же нельзя.
– Вы, Татьяна Васильевна, хоть и председатель месткома, но должны понимать, что Мишкину я это простить могу. Он здесь и днем и ночью, его вызывают когда угодно. Он не отходит от больных сутками. Он делает операции, которые делают честь нашей больнице. И если мы дисциплину требуем от кого угодно, от себя в том числе, то Мишкину мы это можем и должны прощать.
– Но ведь остальные видят. Каков пример!
– Почему пример обязательно его опоздания, а не его великолепная и самоотверженная работа. Если бы все работали, как он, я согласилась бы и на некоторый подрыв нашей дисциплины и порядка.
– Как хотите, Марина Васильевна, но я считаю своим долгом, как предместкома, вам это сказать. В конце концов, мы, общественные организации, должны тоже следить и поддерживать труддисциплину. У нас порядок не для отдельных гениев, а для всех, и у всех должны быть условия для проявления своей гениальности. Всем одинаково.
– Всем все одинаково серо, и в работе и в дисциплине. Так? Ну, хорошо, спасибо, Татьяна Васильевна. Я учту. У вас есть еще что ко мне? Нет? Тогда давайте начинать работу.
Стертая женщина вышла. Марина Васильевна кинула ручку на стол и со злостью схватила телефонную трубку.
– Кто?.. Мишкин в отделении?.. Срочно ко мне.
Марина Васильевна стала что-то писать, временами откидывая костяшки на счетах.
Стук в дверь. Дверь открывается, и где-то у притолоки повисает голова Мишкина. Он улыбается:
– Здравствуйте. Ругать будете.
– А ты думал. До каких пор это будет продолжаться?! Почему одни и те же разговоры длятся столько времени уже?
– Марина Васильевна, да я только ночью ушел отсюда.