— Джозефина, ангел, мистер Таппок тебя не очень утомил?
— Нет, мамочка, не очень, он почти все время молчал.
— Изобрази ему премьер-министра.
— Не хочу.
— Спой неаполитанскую песенку.
— Не хочу.
— Покажи, как ты стоишь на голове! Пожалуйста!
— Не хочу.
— Жаль. Тогда пошли, если мы хотим вернуться из Бетнел-Грин до обеда. На дорогах ужасные пробки!..
Алджернон Ститч отбыл на службу в солидном и несколько старомодном «даймлере». Джулия, которая обходилась без шофера, дважды в год покупала себе новую модель малолитражки — неизменно черную, лакированно-блестящую и крошечную, как катафалк карлика. Въехав на тротуар, она стремительно покатила вперед. У Сент-Джеймсского парка машина была остановлена полицейским, который записал ее номер и посоветовал Джулии воспользоваться мостовой.
— Третий раз на этой неделе! — вздохнула она. — Бедный Алджи!
Внедрившись в автомобильную пробку, она заглушила мотор и развернула газету с кроссвордом.
— Это «балласт», — сообщила она, вписывая найденное наконец слово.
Восточный ветер нес по улице выхлопные газы сотен моторов и искрошенную в песок ампирную лепнину с одряхлевшего нэшевского особняка, возле которого они стали. Особняк сносили. Джон поежился и втер в глаз немного исторической пыли. Восьми минут пристального внимания оказалось достаточно для решения кроссворда. Миссис Ститч бросила газету через плечо на заднее сиденье и с неприязнью оглядела застывшие вокруг машины.
— Это никуда не годится! — воскликнула она, включила зажигание и, резко вывернув свою малютку на тротуар, поехала по направлению к Пиккадилли, гоня перед собой плотного, лысоватого мужчину, покуда он не вскочил на ступеньки клуба «Брукс». Очутившись в безопасности, бегун протестующе повернулся, узнал миссис Ститч и долго кланялся вслед черной точке, уносящейся в сторону Арлингтон-стрит.
— Я всегда говорила, что в этих смешных машинках можно делать то, чего нельзя в настоящих, — заметила Джулия.
От Гайд-парка до Пиккадилли автомобильный поток стоял обреченно и недвижимо, как на фотографическом снимке, и единственными живыми островками в этом стылом море были огороженные заборами пятачки, на которых землекопы с пролетарской лихостью долбили землю отбойными молотками, как будто аванпост трудящихся всех стран рвался к проводам и трубам, управляющим жизнью города.
— Я хочу уехать из Лондона, — сказал Джон.
— Даже так? И все из-за этой американки?
— В основном да.
— Я вас предупреждала в самом начале. Она чудовище?
— Честь не позволяет мне ответить на этот вопрос, но чем дальше я отсюда уеду, тем меньше у меня шансов сойти с ума.
— Мне доподлинно известно, что до такого состояния она довела трех мужчин. Куда вы собираетесь ехать?
— Об этом я и хотел с вами поговорить.
Лавина машин конвульсивно дернулась и почти сразу же остановилась На улицах начали продавать первый выпуск вечерних газет, и ветер трепал страницы, на которых было крупно напечатано:
КРИЗИС В ЭСМАИЛИИ! ЗАЯВЛЕНИЕ ЛИГИ НАЦИЙ!
— Эсмаилия — это заманчиво. Как вы думаете, Алджи не мог бы послать меня туда шпионом?
— Исключено.
— Вы уверены?
— Не сомневаюсь. Алджи увольняет шпионов пачками. Их страшный переизбыток. Почему бы вам не отправиться туда военным корреспондентом?
— А вы это можете устроить?
— Наверное, могу. К тому же вы были в Патагонии. Вас оторвут с руками и ногами. Но вы в самом деле хотите уехать?
— Да.