Множество раз я его слыхал, и теперь вот он предо мною жив стоит: сухонький, юркий, бородёнка в три волоса, весь оборванный, рожа
маленькая, клином, а лоб большой, и под ним воровские развесёлые глаза часто мигают, как две тёмные звезды.
Бывало, притащит он бутылку водки, а то Лариона заставит купить, сядут они друг против друга за стол, и говорит Савёлка:
-- А ну-ко, дьяче, валяй "Покаяние"!
Выпьют... Ларион поконфузится немножко да и запоёт, а Савёлка сидит, как пришитый, мигает, бородёнкой трясёт, слёзы на глазах у него, лоб
рукой поглаживает и улыбается, сгоняя пальцами слезинки со щёк.
Потом подскочит, как мяч, кричит:,
-- Очень превосходно, Ларя! Ну, и завидую я господу богу -- хорошо песни сложены ему! Человек-то, Ларя, а? Каков есть человек, сколь он
добр и богат душой, а? Ему ли уж не трудно перед богом ходить! А он -- вот как -- на! Ты мне, господи, -- ничего, а я тебе -- всю душу!
-- Не кощунь! -- скажет Ларион.
-- Я? -- кричит Савёлка. -- Нисколько! Даже и в помыслах нет! Где же я кощуню? Никак! Радуюсь за бога -- и больше ничего! Ну, а теперь я
тебе спою!
Встанет, руку вытянет и начнёт колдовать. Пел он тихо, таинственно пел, глаза широко раскроет, зажгёт их каким-то особенным огнём, и на
вытянутой руке его сухие пальцы шевелятся всегда, словно ищут чего-то в пустоте. Ларион к стене отвалится, опираясь руками о скамью, откроет рот
и смотрит удивлённый; я на печи лежу, а сердце у меня замирает печально-сладостно. Потемнеет весь Савёлка, только мышиные зубы его блестят, да
сухой язык шевелится, как у змеи, и пот на лбу выступит крупными каплями. Голосу у него -- конца нет, так и льётся, так и светится, подобно ручью
в поле. Кончит, покачивается, оботрёт лицо ладонью, выпьют оба и долго молчат. Потом Савёлка просит:
-- А ну-ко, Ларя, "Волною морскою"!
И так они весь вечер друг друга утешают, пока не спьянятся оба; тогда Мигун начинает похабные сказки сказывать про попов, помещиков,
царей; дьячок хохочет и я тоже, а Савёлка без устали сказку за сказкой вяжет и так смешно, что впору задохнуться со смеху.
А ещё лучше он по праздникам у кабака певал: встанет пред народом, зажмурится крепко, так что на висках морщины лягут, да и заведёт;
смотришь на него -- и словно песня в грудь ему из самой земли исходит: и слова ему земля подсказывает, и силу голосу дает. Стоят и сидят вокруг
мужики; кто голову опустил и соломинку грызёт, иной смотрит в рот Савёлке и весь светится, а бабы даже плачут, слушая.
Кончит он -- просят:
-- Валяй, брат, ещё! Выпить поднесут.
Был про Мигуна такой рассказ: украл чего-то в селе, поймали его мужики да и говорят:
-- Ну, -- кончено твоё дело! Теперь мы удавим тебя, невтерпёж нам ты!
А он будто отвечает:
-- Бросьте, мужики, не дело затеяли! Краденое вы у меня отняли, стало быть -- ничего вами не потеряно, -- имение всегда новое можно
нажить, а такого человека, как я, -- где вам взять? Кто вас утешит, как не будет меня?
-- Ладно, -- говорят, -- толкуй!
Повели его в лес вешать, а он дорогой и запел.