– А почему отец твой жил так далеко от родителей?
– Получил распределение после института и женился там на матери. Она красавица была по молодости.
– Как ты?
– Я не красавица. Не уродина и только.
– Почему так думаешь?
– А я не в мать, я в отца лицом. Наверное, потому он меня так и любил, больше чем братьев и сестру.
– А у тебя тоже есть братья?
– Есть. Двое. И сестра. И куча родни по матери.
– Так что ты делаешь в детдоме?
– Живу я тут.
Дядя Митя промолчал. Знакомая история: лишний рот нигде не нужен. При том, что ещё неизвестно, что из этого лишнего рта вырастет и как он себя в будущем покажет.
***
Пока Вера допивала чай, а вернее, заканчивала прерванный вызовом ужин, дядя Митя всё думал о неожиданном Верином наследстве. И, наконец, изрёк:
– Теперь к тебе гость повалит, по одному и группами. Причём с обеих сторон. Так что готовься к осаде.
– К осаде?
– А ты думаешь, только та, отцовская, сторона родни решила, что тебе рано дом-то иметь? Вторая решит точно так же. Как только узнает.
И, немного погодя, добавил:
– Ты вроде как самая младшая?
– Да.
– Тем более!
– Что тем более?
– Старше тебя – без домов, а ты – с домом. Непорядок! Не продумала что-то твоя бабушка.
– А я думаю – продумала. Видимо, была за отца, а не за тех, кто с ней остался.
– А почему он уехал?
– Официально – учиться поступил. А если подумать, то сам факт того, что он, кроме родителей, ни о ком не вспоминал, вроде бы объясняет, что не всё было ладно в датском королевстве.
Дядя Митя хмыкнул и кивнул согласно.
Завтра предстоял урок немецкого. Вера решила рассказать Фриде о визите адвокатов, о завещанном ей доме, об их странных угрозах. И спросить совета.
Ситуация заваривалась круче кипятка.
Не успела Фрида поздороваться, как Вера подняла руку. Фрида кивнула: вижу, мол, и Вера руку опустила. Фрида вызовет её к доске и они поговорят. А поскольку при всём честном народе, никто и не подумает, что обсуждается тайна.
Фрида Генриховна, как все эмоциональные и искренние люди, почти никогда не владела собственным лицом. Она и сейчас явно волновалась, выслушивая сведения, которые ей скороговоркой рассказывала, вместо урока, Вера.
Время от времени Фрида только восклицала «kann nicht sein, unglaublich» (не может быть, невероятно), хотя обрадовалась, узнав, что Вера теперь богатая наследница.
– Однако, у всего есть две стороны. Ты теперь в опасности. И самый верный способ избегнуть её – самой немедленно завещать этот дом кому-то ещё.
– Зачем?
– Чтобы тебя… – Фрида Генриховна с трудом протолкнула в горло последующие слова – не убили…
– Убили?!! Кто?!?
– Те, кто хотел бы этот дом иметь. Кто считает, что он должен бы принадлежать ему. Или ей.
– Им придётся соревнование устроить, охотников, похоже, будет много! – Вера пыталась шутить.
– Не придётся. В любой группе кто-нибудь обязательно бегает быстрее остальных.
Остальное время урока Вера сидела, не слушая, что происходит в классе. Она думала. Вспоминала, что во многих книгах читала, как наследники обычно оказываются той мишенью, в которую целятся и часто попадают все те, кто считает себя наследником более достойным. Или более нуждающимся. Особую ненависть к ней у претендентов на дом должен вызывать тот факт, что они о её, Веры, существовании, вовсе не подозревали. И даже не догадывались, что о ней отлично знает бабушка. Да не просто знает, а знает с точностью до почтового индекса города, где именно в данное время живёт её таинственная внучка. И, не исключено, знает, почему живёт именно тут.
Бабушка должна была знать наперечёт и всю родню с обеих сторон. Уж коли она не забыла своего сына, которого не видела многие годы, то должна была иметь о нём какие-то сведения. Она должна была многое знать из того, о чём в её окружении даже не догадывались.
Вера с огромной радостью отказалась бы от подаренного дома, если бы появился хотя бы минимальный шанс повидаться с бабушкой и пообщаться с ней. Теперь уж не увидеться, конечно. Так пусть дом остаётся. Может, в доме том есть что-то, что расскажет Вере о бабушке, её мыслях и о том, что она знала, да не имела возможности Вере рассказать.
– Вера, а ты останься, – велела Фрида Генриховна после того, как сказала общее «до свидания», после которого все ушли из кабинета немецкого языка.
– Я хочу сказать тебе две вещи, – сказала Фрида. – Во-первых, если тебе понадобится друг, ты всегда можешь придти ко мне. Ты ведь знаешь, где я живу?
– Нет, не знаю.
Фрида продиктовала ей адрес.
– Не записывай, просто запомни. Там ещё на углу магазин тканей, а в соседнем доме хозяйственный. А в моём доме – арка.
Во-вторых, я попрошу мужа найти юриста по завещаниям в сфере недвижимости. Если хочешь, он всё узнает про завещанный тебе дом и про то, как тебе войти в права наследства.
– А мне не слишком мало для этого лет?
– Это он тоже выяснит.
– Спасибо.
– Иди. И будь осторожна.
– Спасибо. До свидания.
Вера не оглянулась, потому что знала, что у неё есть большой шанс расплакаться от внезапной доброты человека, на чью заботу у неё не было абсолютно никаких прав. Это ведь не дядя Митя, для которого детдомовцы практически вторая семья. Это просто учительница, для которой Вера ничем бы не должна отличаться от других детдомовцев с более сложными судьбами и характерами.
К дяде Мите вечером она не пошла. Ей надо было подумать. И она сидела на своём читальном месте, держала в руках книгу, но читалось ей плохо. Она думала: почему неизвестная, ни разу не виденная бабушка подарила ей этот дом, именно ей, а не кому-то другому, ведь было же кому. Почему при жизни ни разу не дала о себе знать, ни разу не приехала, даже письма ни одного не написала. Что там творится, в семье с отцовской стороны, что она таилась столько лет?
***
И Фрида Генриховна, и дядя Митя оказались просто провидцами. Гость пошёл косяками: поштучно, попарно, группами, ежедневно, всю неделю и весь месяц Веру то и дело вызывали к директору, поскольку к ней приехали гости. Правда, эти гости на Веру обращали внимания мало, вопросы у них были, преимущественно, к директору. Но каждый из незваных гостей окидывал Веру столь оценивающим взглядом, что она чувствовала себя преступницей, которой уже светил эшафот или костёр. Причём без права на помилование.
– Что же ты молчала, Григорьева, что у тебя такое огромное количество родственников? – полушутливо, полу-встревоженно попенял Вере Ростислав Романович.
– А я понятия не имела об этом, – вполне серьёзно ответила она. – Не подозревала даже.
– Теперь будешь знать. Это просто цыганский табор какой-то! Едут и едут: я уже со счёта сбился. И все хотят непременно с тобой познакомиться. Ты как, тоже хочешь знакомиться?
– Не очень, если честно. Отца уже скоро десять лет, как нет, но все эти годы что-то их моя участь не тревожила.
– Думаешь, дело в наследстве?
– Уверена. – И, поколебавшись, добавила:
– Некоторые умные люди даже предупредили меня, что так и будет: объявится тьма родственников, которые начнут меня убеждать в своей жаркой любви. Чтобы я подарила дом им.
– Ты не обязана встречаться ни с кем. Не хочешь, скажи. И я буду отправлять их обратно прямо от ворот.
– Я не знаю, как правильно. Я только знаю, что не будь этого дома, они обо мне ещё сто лет не вспомнили бы. А то и двести.
– Очень на то похоже.
И, задумавшись, директор сказал решительно:
– Иди к себе. Нечего им тут делать!
Вера с облегчением поблагодарила его и ушла: РОР вполне мог отправлять всех не званных и нежданных визитёров восвояси, поскольку номинально видеться с Верой было позволено лишь людям, указанным в её личном деле. То есть отцу, матери и братьям с сестрой. Но родителей уже не было, а братья и сестра сами были немногим старше Веры, жили в другом детдоме, в другом городе, путешествовать им в одиночку тоже не разрешалось, так что лелеять коварные замыслы по отъёму у нее наследства они могли вряд ли. Разве только материна сестра попробует. Хотя тоже сомнительно – у неё свой дом есть.