– Прощай, номер двадцать один!
Он нажал на клавишу в центре белой коробочки, и внутри капсулы вдруг ослепительно вспыхнула синяя молния. Гель тут же окрасился в густой неоново-фиолетовый цвет. Гена тем временем произвел такие же действия с соседней капсулой. Через пятнадцать минут все десять капсул стали фиолетовыми. Неожиданно дверь «операционной» распахнулась, и га пороге возник Виктор Сергеевич. Он быстро окинул взглядом фиолетовые капсулы и обратился к сотрудникам:
– Отлично! Молодцы!
Виктор Сергеевич подошел к Гене и сказал:
– Давай распишусь в ведомости и пошли обедать. Только избавьтесь от останков.
Он ткнул большим пальцем в подставленный планшет и зашагал к выходу. Гена и Мишка принялись нажимать на клавиши капсул, от чего все полости заволокло паром. Потом послышался звук душа, а когда пар рассеялся, стенки десяти капсул уже сияли чистым хромом. Словно там никогда никого и не было.
В буфете несколько столов занял персонал охраны. Медиков, кроме начальства, не было. Напарники присоединились к Виктору Сергеевичу, который сосредоточенно доедал бифштекс. Мишка хотел что-то спросить, но начальник жестом попросил не беспокоить его. Санитары молча принялись поглощать свой обед. Расправившись с бифштексом, Виктор Сергеевич произнес:
– Когда первая двадцатка окончательно придет в себя, с визитом приедет генерал или кто-то еще.
Он выразительно поднял глаза вверх, давая понять, что ранг у будущего гостя очень высокий. Гена поинтересовался:
– А куда их потом, этих пробужденных?
– Честно говоря, не знаю. Прислали список тех, кого надо разбудить и тех, кому разряд в капсулу. И все.
Виктор Сергеевич отодвинул от себя пустую тарелку:
– Ладно, мальчики, обедайте и за работу.
Шеф ушел, а напарники, склонившись над тарелками, зашептались:
– Все равно, должна быть логика в методике выбора.
– Ну да, согласен. Посмотри, им всем нет сорока. Только Гомельскому сорок один. В основном все преступники, рецидивисты. И только Гомельский политический.
– А он точно политический?
– Вроде как да, что-то против власти, если не ошибаюсь.
– Да за это сто лет не дают!
– Ну, не знаю! Может и не политический! Ну его к черту!
Мишка взял со стола пустую банку от Кока-Колы и сплющил ее в ладонях. Гена внимательно наблюдал за его действиями. Товарищ начал оглядываться, кого-то выискивая. Наконец, он удовлетворенно хмыкнул, увидев санитара Прокопия, разговаривавшего с Виктором Сергеевичем, которого остановил на пороге столовой. По раздраженной интонации было заметно, что бородач тоже не в восторге от этого разговора. Мишка ухмыльнулся:
– Надо спасать начальника…
Он извлек из кармана крохотный, сантиметров десять в длину, дрон и вставил в специальный зажим сплющенную жестянку. Затем на крохотном дисплее он набрал координаты цели и полетное задание дрона. Гена, усмехнувшись, заметил:
– Доиграешься ты, Мишка!
Однако остался сидеть на месте. Мишка отпустил дрона, и тот бесшумно взмыл под потолок столовой, а затем спикировал на голову Прокопия. Когда до цели оставалось около метра, механизм выпустил жестянку, которая со звоном ударилась о металлическую голову Прокопия. Дрон пролетел в открытую дверь столовой и исчез, а Прокопий, воспроизводя запрограммированное возмущение, заголосил:
– Батюшки, да что же это творится! Где это видано, чтобы так поступали с андроидом! Как не стыдно!?
Виктор Сергеевич изумленно уставился на возмущенного Прокопия, но, оценив момент, тут же исчез в дверях. Мишка и Гена с серьезными лицами доедали обед, а санитар Прокопий кричал:
– Я найду того, кто это сделал! Ироды!
Люди за другими столами почти не реагировали на его выкрики, занятые едой. Мишка и Гена, пряча улыбки за медицинскими масками, спокойно покинули столовую.
Глава 2
Память отдавала воспоминания малыми порциями. Настолько малыми, что Николай воспринимал эти видения как короткометражки, которые ему показывают в этом странном кинозале. Постепенно фильмы складывались в историю жизни человека, которого он точно знал, но никак не мог вспомнить его имя. Фильмы удлинялись, а имя человека вспомнить не удавалось. То этот знакомый, совсем маленький, спотыкаясь, ловит сачком бабочек, а двое других и тоже очень знакомых людей – мужчина и женщина – весело смеются. То герой фильма, но уже немного старше, катается на велосипеде, и эти двое смеются или улыбаются ему. Их имен он тоже не знал, но, когда они смеялись, ему было хорошо, как и его знакомому на экране. Потом мужчина и женщина перестали появляться в фильмах, а затем вернулась память, но уже не постепенно, а сразу, одним куском. Не было – не было, а потом бах! И все сложилось в растянутую по времени историю жизни человека. Николай осознал, что этот знакомый и есть он сам, ощутив реальность сразу и каждой своей клеткой, будто с головой погрузился в ледяную воду. Память включилась на моменте, когда его привели в большой зал, отделанный белым кафелем, и уложили в капсулу. Николай помнил, как его держали несколько человек, а он выкрикивал им проклятия. Сейчас его обуял ужас. Он не знал, где находится. Странная комната без окон, непонятно откуда идущий ровный свет. Гомельский попробовал шевельнуть рукой – получилось. Постепенно он понял, что может двигаться и, приподнявшись, осмотрелся. Комната без дверей и окон, из мебели только его кушетка и тумбочка рядом, на которой лежит аккуратно сложенная оранжевая одежда. Черт, где он оказался? Что это за место? Может быть, он умер? Вроде бы его должны были усыпить… Николай с трудом, но вспомнил, как судья объявил приговор: «Суд постановил приговорить гражданина Гомельского к высшей мере наказания – принудительному усыплению сроком на сто лет!». Он сел на кушетку, размышляя над словами «сто лет». Это же целый век! Но ведь он не спит, значит его не усыпили! А может быть его помиловали? Николай вскочил с кушетки и закричал:
– Эй, кто-нибудь! Откройте! Эй!
Ответом была гробовая тишина. Николай продолжал кричать. Неожиданно прямо перед ним раскрылась стена, и на пороге появились два мужчины в белых халатах и масках. Один из них спокойно спросил:
– Ну что, пришел в себя? Чего бузишь, а?
Николай сел на кушетку, ошалев от неожиданности, и произнес:
– Ребята, скажите, меня не усыпили?
Мужчины переглянулись. Николаю даже показалось, что в глазах одного промелькнуло выражение жалости.
– Ребята, вы почему молчите? Меня же не усыпили до конца?
Гости в халатах молчали. Николай хотел спросить что-то еще, когда в голове вдруг шевельнулась страшная догадка:
– Ребята, меня что, разбудили через сто лет? Умоляю, скажите!
Тот, у которого промелькнула жалость в глазах, ответил:
– Да, пять дней назад мы тебя разбудили. Ты проспал почти сто лет.
– Почти? Сколько я проспал?
– Девяносто восемь лет и два месяца.
Николай по-прежнему сидел на кровати. Он никак не мог уместить в своей голове факт того, что его сон продлился целый век. Не в силах осознать это, он хрипло спросил:
– А моя семья? Что с моей женой и детьми?
Гости пожали плечами:
– Мы не знаем. Спросишь у начальства. Тебя вызовут.
Гомельский взглянул на них с надеждой:
– Хотя бы скажите, какой сейчас год!
Они снова переглянулись, первый кивнул, а второй ответил:
– Две тысячи сто тридцать третий.
Николай замолчал, раздавленный осознанием случившегося. Пришедшие тихо развернулись и вышли, стены сдвинулись, и он опять остался в одиночестве. Затем проход снова открылся, и один из них возник в проеме:
– Если нужно в туалет, там в углу руку к полу приложи!
Николай машинально кивнул, и дверь закрылась. Его захватило ощущение полной растерянности. Выходит, чуда не произошло. Он проспал в криокамере почти сто лет! Жене его было тридцать восемь, а мальчишкам – пять и два. То есть сейчас его жене должно быть сто тридцать восемь лет, а детям сто пять и сто два. Николай зарыдал от отчаяния. Вряд ли наука шагнула за это время настолько вперед, чтобы люди смогли жить так долго. Выходит, его семьи давным-давно нет! Какого черта его разбудили? Зачем ему теперь жизнь? Он же все пропустил. Не видел, как взрослели дети, как появлялись и подрастали внуки. Николай задумался: что, если он найдет внуков? Что он им скажет? Да и знают ли они вообще про него? Слезы катились по щекам. Вдруг под потолком отошла в сторону узкая панель, и в открывшемся проёме он увидел небо. По его цвету было понятно, что уже вечереет. Из соседней стены бесшумно выдвинулся поднос с тарелками, в которых Николай различил суп и второе. На еду не хотелось даже смотреть. Не отрывая глаз от узкой полоски неба, он лег на кушетку и пролежал так некоторое время. Сон быстро сморил его: сказывались общая слабость и навалившийся жесточайший стресс.