– Виви говорит, что у Кардана есть хвост, – шепчет Тарин. – Она сама его видела, когда на прошлое полнолуние купалась в озере с ним и принцессой Рией.
Представить Кардана плавающим в озере, прыгающим в воду и смеющимся над чем-то, что не касается чужих страданий, трудно, даже невозможно.
– Хвост? – эхом отзываюсь я, и зарождающаяся на лице недоверчивая улыбка блекнет при мысли о том, что поделиться со мной историей, случившейся, похоже, несколько дней назад, Виви не потрудилась.
Три сестры – необычная конфигурация. Одна всегда оказывается лишней.
– С кисточкой на конце! Обычно свернут под одеждой и разворачивается, как хлыст. – Она хихикает, так что я едва понимаю ее следующие слова. – Виви сказала, что и сама бы такой хотела.
– Хорошо, что у нее его нет, – твердо замечаю я, что, конечно, глупо. Ничего не имею против хвостов.
Кардан и его свита уже так близко, что говорить о них небезопасно. Я роняю взгляд и, хотя ненавижу это, опускаюсь на колено и стискиваю зубы. Рядом то же самое делает Тарин. И не только она.
«Не смотри на нас, – думаю я. – Не смотри».
Проходя мимо, Валериан дергает меня за заплетенную в рог косичку и задерживается, хотя его приятели идут дальше.
– Думаешь, я вас не видел? Вы с сестрой в любой толпе выделяетесь. – Он наклоняется. В его тяжелом, жарком дыхании ощущается запах медового вина. Мои пальцы сами сжимаются в кулак, словно чувствуют близость ножа. Но в глаза Валериану я все же не смотрю. – Какая унылая, невыразительная физиономия.
Он еще раз сильно дергает меня за косичку. Я моргаю. В животе сворачивается кольцом бессильная ярость. Валериан смеется и идет дальше.
Ярость сгущается в стыд. Жалею, что не ударила его по руке, хотя и понимаю, что от этого стало бы только хуже.
Тарин видит что-то в моем лице.
– Что он сказал тебе?
Качаю головой.
Кардан останавливается возле мальчика с длинными медными волосами и крошечными, как у бабочки, крылышками. Мальчик не поклонился, он смеется, и Кардан делает выпад. Не успела я моргнуть, а сжатый в камень кулак принца вылетает и бьет паренька в скулу. Тот падает, а Кардан, наклонившись, хватает одно из его крылышек. Оно рвется легко, как бумага. Мальчик тонко, пронзительно кричит и, кривясь от боли, сворачивается в комок. Интересно, быстро ли у фейри отрастают крылья? Я знаю, что бабочка, потерявшая крыло, летать уже не сможет.
Придворные замирают и хихикают, но это длится секунду-другую, никак не больше. Потом, словно ничего и не случилось, все снова поют и танцуют. Веселье продолжается.
Так у них принято. Кто-то встал у Кардана на пути, и его мгновенно и жестоко наказали. Одних изгоняют из дворца, а иногда вообще отлучают от Двора. Ломают.
Кардан проходит мимо мальчишки, похоже, уже позабыв о нем. Как хорошо, думаю я, что у него пять достойных братьев и сестер, и он вряд ли доберется когда-нибудь до трона. Представить не могу, что у него будет больше власти, чем сейчас.
Даже Никасия и Валериан переглядываются со значением. Потом Валериан пожимает плечами и следует за Карданом. Зато Локк наклоняется и помогает пареньку подняться. Друзья подхватывают несчастного и уводят, и именно в этот момент Локк поднимает голову. Его рыжевато-коричневые лисьи глаза встречаются с моими, и зрачки расширяются от удивления. Я замираю, а сердце пускается вскачь. Напрягаюсь, готовясь к очередной порции насмешек, но тут уголок его рта поднимается. Локк подмигивает, словно признает, что попался, как будто у нас с ним какой-то общий секрет. Как будто на самом деле он не считает меня презренной, а мою смертность заразительной.
– Перестань на него таращиться, – одергивает меня Тарин.
– Ты разве не видела… – начинаю объяснять я, но она не дает договорить – хватает за руку и тащит к лестнице, к нашему выступу из мерцающего камня, где мы можем спрятаться.
– Не нарывайся и не давай им лишнего повода задираться – хватит и того, что есть!
Удивленная ее горячностью, я вырываю руку и вижу на запястье краснеющие полумесяцы, следы ее пальцев. Оглядываюсь, но Локка уже поглотила веселящаяся толпа.
Глава 4
Брезжит рассвет. Я открываю в своей комнате окно, впускаю последнее холодное дыхание уходящей ночи и снимаю придворный наряд. Тело пышет жаром. Сдавленная и пережатая во многих местах, кожа перестает болеть, а вот сердце никак не успокаивается.
Я была при Дворе много раз и видела вещи пострашнее оборванных крыльев. Неспособность лгать фейри компенсируют хитростью, жульничеством, умолчанием и жестокостью. Искажение слов, далеко не безобидные розыгрыши, недомолвки, двусмысленность, скандалы, не говоря уже о мести друг другу за замшелые, полузабытые обиды.
Погода не столь непостоянна, моря менее капризны.
Как русалки не могут жить без соленых морских брызг, так Мадок не может жить без кровопролития. После каждого сражения он ритуально окунает свой берет во вражескую кровь. Я видела этот берет под стеклом в арсенале. Ткань задубела и настолько пропиталась кровью, что стала почти черная, не считая нескольких зеленых пятен.
Иногда я наклоняюсь и всматриваюсь в него, пытаясь увидеть в наплывах засохшей крови кровь моих родителей. Хочу почувствовать что-нибудь, кроме невнятного, смутного беспокойства. Хочу почувствовать больше, но с каждым разом чувствую меньше.
«Сходить в арсенал?» – думаю я, но так никуда и не иду. Стою перед окном и представляю себя бесстрашным рыцарем или ведьмой, которая спрятала сердце в палец, а потом этот палец отрубила.
– Я так устала, – говорю я вслух. – Так устала.
Долго сижу, глядя, как поднимающееся солнце золотит небо, слушая, как разбиваются о берег волны, а потом мимо окна пролетает, на фоне светлеющих облаков, какое-то существо. Сначала я принимаю его за сову, но потом вижу глаза хоба.
– От чего устала, сладенькая? – спрашивает он.
Вздыхаю и разнообразия ради отвечаю честно:
– От собственного бессилия.
Хоб внимательно рассматривает меня и улетает.
* * *
Днем отсыпаюсь. Просыпаюсь, не понимая, где нахожусь. Выпутываюсь из длинных, расшитых занавесей вокруг кровати. На щеке полоска засохшей слюны.
Ванна приготовлена и ждет, но успела остыть, и вода едва теплая. Прислуга должно быть пришла и ушла. Тем не менее я забираюсь в ванну, плещу водой в лицо.
Живя в Фейриленде, вольно или невольно замечаешь, что все здесь пахнут вербеной или толчеными сосновыми иголками, высохшей кровью или молочаем. Я, если не отмоюсь начисто, буду пахнуть, как пот из подмышек и несвежее дыхание.
Когда Таттерфелл приходит зажечь лампы, я одеваюсь к лекции, которая начинается ближе к концу дня и продолжается до глубокого вечера. Натягиваю серые кожаные сапоги и тунику с вышитым шелком гербом Мадока – полумесяц, повернутый набок и напоминающий чашу, с которой стекает капля крови.
Внизу обнаруживаю Тарин за банкетным столом. Она одна, с чашкой крапивного чая и пресной лепешкой. Сегодня ей не до веселья.
Мадок настаивает – возможно, из чувства вины или стыда, – чтобы с нами обращались как с детьми фейри. Чтобы нас учили тому же и чтобы мы получали то же, что и они. Похищенные дети попадали в Верховный двор и раньше, но никто из них еще не воспитывался как джентри.
Нет, я, конечно, благодарна. Мне нравятся уроки. На вопросы отвечаю умно и правильно, этого у меня никто не отнимет, даже если преподаватели делают иногда вид, что считают иначе. Вместо щедрой похвалы получаю разочарованный кивок. Принимаю и радуюсь – значит, я могу быть своей, независимо от того, нравится им это или нет.
Раньше с нами ходила Виви, но потом ей стало скучно. Мадок взъярился, но поскольку то, что нравится ему, безусловно, не нравится Виви, вся его брань только укрепила ее решимость.