Он мне нравился. Говорил он негромко и складно. Никогда ни на что не жаловался. Тело у него было идеально здоровым, он был из той породы людей, которые прячут деньги в книгах, возвращая их в библиотеку, а в бакалейной лавке всегда пропускают других в очереди перед собой. А на пианино он играл лучше, чем кто-либо другой, кого мне только доводилось слушать. Играть он научился сам и часто подбирал мелодию на слух.
Большую часть жизни он прожил вместе с бабушкой, а потому самостоятельных крупных расходов у него не было. Вот почему он обучал игре на пианино тех детей, родители у которых не могли себе позволить нанять платного учителя. Иногда они платили ему овощами со своих огородов. Иногда мамы этих учеников пекли для него печенье. Однажды он вернулся домой в шарфе, который ему связала его ученица, и носил его каждый день в течение целого месяца. Это случилось в июле.
Но вся суть заключалась в том, что, если дети хотели продолжать обучение, они уходили от него, зная основы.
Как жаль, что мне тогда не хотелось учиться…
Дедушка умер примерно в то же время, когда нас бросил мой отец. Но я никогда не забуду того, что он сказал мне, когда пытался научить меня игре на фортепиано. Он случайно подслушал, как моя мама рассказывала бабуле о том, что меня в школе дразнили за какую-то глупость. Это было еще задолго до того, как все поняли, что со мной происходит что-то неладное.
– Большинство людей боятся сами себя, Адам. И они несут с собой этот страх повсюду, надеясь, что этого никто не заметит.
Прежде чем я успел спросить его, что бы все это могло значить, он рассмеялся. У него был такой забавный смех, как звук рожка или горна, который вырывался из него порой в весьма странные и неподходящие моменты. Когда я был еще совсем маленьким, мама говорила, что это его «конек».
И хотя никто не ставил ему диагноз, я знаю, что он был такой же, как я. Разница только в том, что дедушка был по-настоящему добрым, и не важно, в какой степени ты безумный, если при этом ты еще и просто милый человек. Люди тебя простят.
Как-то вы спрашивали меня, чего я боюсь. Я тогда не ответил, потому что мне не хотелось. Говорить об этом – значит, по-моему, считать себя каким-то увечным либо просто прозвучать неубедительным. Но сейчас поздно и надо спать, а заснуть я не могу. А то, что начинает вползать мне в мозги при бессоннице, уже здесь.
Наверняка вы заметили, что я могу достойно защититься от всего того, что может вломиться ко мне в комнату посреди ночи. И все же кулаки у меня сжаты, а глаза ищут источник скребущих звуков под половицами, потому что какая-то часть меня самого все еще верит в то, что те образы, которые я вижу и слышу, являются реальными. И кто-то из них пытается до меня добраться.
Мне вспоминается рассказ, который я когда-то прочитал об одном человеке, которому казалось, что его попутчики в вагоне поезда намереваются убить его. Он убедил себя в том, будто они способны прочитать его мысли и теперь собираются вытащить его из вагона на следующей станции и там забить дубинками до смерти.
Он заперся в туалете и просидел там больше часа.
Когда поезд наконец доехал до остановки, он с жутким криком выбежал из купе и выкинулся из поезда, думая, что попадет на платформу, но не рассчитал и проломил себе череп, свалившись на снег под откос.
Ему было тридцать семь лет. Слишком молодой, чтобы умирать.
Я сделал вывод о том, что в большинстве рассказов, по крайней мере в тех, которые я читал в школе, поезда всегда имеют какое-то большое значение. Они представляют собой некое приключение по дороге в смерть.
В углу моей комнаты я вижу мужчину, прячущегося в тени. На нем черный котелок, а в руке он держит трость с изогнутой ручкой. Через определенный промежуток времени в несколько минут он сверяется со своими часами и смотрит на меня.
– Время почти подошло, – постоянно бормочет он себе под нос. – Готовься бежать. Поезд уже подходит.
– Время подошло для чего? – так и хочется мне спросить у него.
Но он только улыбается и ничего не говорит. А ему и не нужно мне отвечать.
И хотя у этого типа жутковатый вид и мне хочется, чтобы он ушел, боюсь я совсем не его.
Я боюсь того времени, когда я еще считал, что все – и этот тип тоже – существуют на самом деле.
Я боюсь, что когда-нибудь не смогу наблюдать за парадом галлюцинаций так, чтобы при этом не делать всего того, что они мне. Поскольку боюсь, что лекарство перестанет помогать. А вот тогда у каждого появится резонная причина опасаться меня самого.
Глава 8
Доза 1,5 мг. Доза не меняется. Никаких перемен.
3 октября 2012 года
Голый парень появляется время от времени. Это, наверное, самая дикая моя галлюцинация. Он выше меня. И абсолютно голый. То есть совершенно. Я мысленно прозвал его Джейсоном. Особых причин на это нет, но ему просто подходит это имя – типичный Джейсон.
В общем и целом он парень неплохой. Он напоминает мне о том, что двери перед людьми надо открывать и держать открытыми. Что людей надо благодарить по разным поводам. Ну, и всякую такую ерунду. Но помимо этого у меня с ним нет никаких отношений. Джейсон – это просто громадное голое нечто, расхаживающее по коридорам моей школы. Это какое-то безумие даже для галлюцинации.
Теперь, оказывается, предполагается, что мне не нужно называть себя сумасшедшим. Это я прочитал в одной из тех книг, которые мама купила вскоре после того, как мне был поставлен диагноз. Там везде говорится о том, что вы должны любить свое чадо из шоу фриков, и совершенно не важно, сколько у него набралось воображаемых друзей.
Ну, как бы там ни было, как-то раз мы сидели с голым Джейсоном рядом с классной комнатой, и тут мимо нас проходит Йен с каким-то парнем, а в руках у них ведро с надписью «ОТХОДЫ», которое они тащат из лабораторной кабинета биологии. Они явно шли выбрасывать крупные останки лягушек, которые нельзя было слить в раковину, и я не поднимал глаз еще пару секунд после того, как они прошли мимо. У меня даже не было времени понять, что произошло, когда они вдруг выплеснули примерно треть содержимого своего ведра мне на колени, а потом рванули дальше по коридору, хохоча, как идиоты, и расплескивая остатки отходов по полу. У меня до сих пор их смех в ушах звенит. Они ведь умышленно вылили эту гадость именно на меня. Даже Джейсон, симпатичнейший парень из всех мне известных, который постоянно за все извиняется, только и мог, что проговорить: «Старик, ну что за фигня!», после чего полностью растворился в воздухе.
Я попытался кое-как очиститься в туалете, но только все это оказалось делом бесполезным, тогда мне пришлось идти в кабинет к медсестре. Она посмотрела на меня так, будто я специально окунулся в ведро с формальдегидом и лягушачьими потрохами, после чего все же выдала «сменные» шорты из школьной формы, которые, хотя и подошли мне в поясе, все же оказались сантиметров на пять короче, чем того хотелось бы. Длинноволосая курчавая женщина едва сдерживала смех, когда я вышел из туалета.
– Прости, – выдавила она, продолжая улыбаться, – длинней ничего не нашлось.
– Обалдеть!
– Тебе осталось всего пару часов, потом домой. Не переживай!
Мне нравится, когда люди предлагают тебе не волноваться по какому-либо поводу, насчет которого им самим вообще наплевать. Однако новые шорты не смогли до конца скрыть слабый запах, идущий от меня, несмотря на то, что свои насквозь промокшие трусы я все же успел выбросить, пока переодевался.
Перед физкультурой оставался еще урок английского, который предстояло высидеть. Дуайт видел, как я входил в кабинет медсестры, поэтому мне пришлось рассказать ему обо всем, что случилось. Весь урок он подробно комментировал происшедшее, делая упор на то, какой же все-таки козел этот Йен. И я оценил его старания, несмотря на тот факт, что при малейшем неверном движении слышал хлюпающие звуки между своими ягодицами.