Поэтому конечные для всех слова Полевого о том, что «товарищ Саранский останется на пару минут», им были восприняты так же, как явление шахматного дебюта. Партия начиналась! Но он с замиранием сердца понимал, что не сможет вынести достойно и терпеливо весь ее ход. Сердце сладко и со страхом замирало.
– Вам, Андрей Евгеньевич, как истинному инициатору разработки, отводится основная роль! – уклоняясь от всякого возражения, решительно заявил полковник Полевой прямо в глаза Саранскому, когда они остались вдвоем.
– Что? Не понял вас…, как еще роль?! Вы о чем, собственно? – начал разыгрывать свой дебют Андрей Евгеньевич.
– Я говорю, товарищ Саранский, – еще более решительно и теперь уже даже несколько мрачно, супя брови, настаивал Полевой, – Не далее, как завтра, вам придется встретиться с Постышевым и сообщить ему в доверительной форме, что он изобличен и что вот-вот за ним захлопнется мышеловка.
– Зачем! – теперь уже искренне, с внутренним ощущением того, что его собственный дебют трещит по швам, захлопал глазами Саранский. Краска покрыла его щеки, лоб, оставив бледным и холодным лишь нос.
– А затем, что Постышев будет вынужден активизироваться и призвать на помощь все свои внутренние ресурсы. Мы это зафиксируем и тут же его захватим, вместе с семьей.
– А со мной как? – струсил Саранский, совершенно забыв на какое-то время про свой «дебют».
– А с вами так: вы останетесь на своем месте и войдете в оперативный контакт с Ротенбергом …после изъятия фигуранта Постышева. Пусть он теперь рассчитывает только на вас, как на новый разведывательный источник. Мы его разработаем, так сказать, в близком бою. Деваться то ему уже некуда будет!
Саранский с облегчением вздохнул – он еще не утерял нюх; он сразу раскусил ходы Полевого, а значит дебют не провален. До чего же всё примитивно! Он, что же, принимает Саранского за круглого идиота!
– Отличная идея, Георгий Игнатьевич! – как можно искреннее воскликнул Андрей Евгеньевич, – Гениально!
Он благодарно, прочувственно блеснул влажными глазами, немало удивив этим Полевого.
«Неужели он действительно такой идиот? – почти с удовольствием, в унисон мыслям Саранского, подумал полковник, – Ну, тогда туда ему и дорога! Надо бы уже сегодня прицепить к нему группу наблюдения. Если и «срисует» ее, то подумает, что это входит в наш с ним общий план. А потом результаты наблюдения можно будет использовать так, как заблагорассудится! Пожалуй, скажу ему о группе. Это всем облегчить задачу».
– Мда! – глубокомысленно изрек Полевой, – Спасибо за оценку моих скромных способностей! Кстати, для вашей же безопасности приставлю к вам оперативное наблюдение. Так что, вы не смущайтесь, пожалуйста!
«Еще бы, – решил Саранский, – беспроигрышный ход. Результаты наблюдения лягут в основу новой разработки, а то, что он ее начинает, теперь уже никаких сомнений, а это значит, что, если она выгорит в его пользу, то я пропал, а если нет, то мы оба молодцы – всё предусмотрели!»
– Пожалуйста, Георгий Игнатьевич! Я ведь сам хотел вас об этом просить, – Андрей Евгеньевич сначала даже испугался, что переигрывает, но, искоса, со скрытой тревогой посмотрев на полковника, понял, что тот уже слишком убежден в своей проницательности, чтобы заметить что-либо тревожное за противником.
Так и расстались в убеждении, что партия почти состоялась – Полевой в самоуверенном удовольствии от этой мысли, а Саранский – в заботах о предстоящем развитии удачно начатого дебюта.
Кёльнская «катастрофа»
…Бампер автомобиля мягко толкнул препятствие в виде лодыжки пешехода. Это случилось по вине и водителя, и пешехода: они оба засмотрелись друг на друга, разинув от изумления рты, и забыли, что одному следует притормозить, а другому увернуться.
Бурлящая возмущением толпа собралась на почти безлюдном перекрестке даже быстрее, чем переполошенный, густо покрасневший Андрей Евгеньевич выскочил из-за руля своего автомобиля. Его супруга сидела ни жива, ни мертва, прижимая к груди только что купленную в магазине голландскую бело-синюю, как русский гжель, вазочку.
Андрей Евгеньевич всегда поражался, откуда на безлюдных западноевропейских улочках вдруг в одночасье образовывается активное, шумное, решительное гражданское общество. До этого его не было ни видно, ни слышно, как и дорожной полиции. Но стоило лишь возникнуть даже незначительному поводу, как оно нарождалось наподобие снежного кома, катящегося с горы, и заполняло собой всё цивилизованное пространство. Возглавляла его в подобном случае как раз та самая невидимая до этого полиция в лице строгого, непоколебимого в своем стремлении к корректности и справедливости стражи западноевропейского порядка. Надо заметить, что после исчерпывания события, это общество и полиция таяли даже быстрее, чем тот же ком, причем не оставляли за собой и лужицы. Удивительная, раздражающая стерильность!
Однако до исчерпывания дорожной ситуации еще было слишком далеко: перед капотом автомобиля Саранского с советскими дипломатическими номерами растерянно сидел на заду Вадим Постышев и тер руками ушибленную левую лодыжку.
– Товарищи! – с отчаянием возопил Андрей Евгеньевич, выскочив из машины и кинувшись к Постышеву, – То есть господа! Не беспокойтесь! Мы – свои! Мы русские! Всего-навсего русский сбил русского! Даже только толкнул! Слегка! Это наше внутреннее дело! Мы – советские! Дружба! Германия – СССР! Дружба!
Он зачем-то поднял над головой сцепленные в замок руки. Толпа отшатнулась так, будто сейчас этим самым замком он обрушится на голову ближайшего немца или даже несчастной жертвы аварии. Откуда-то взявшийся полицейский мотоциклист в крагах, в каске решительно раздвинул широкими плечами притихшую общественность и загородил собой сидящего на асфальте Постышева.
За машиной Саранских немедленно образовалась спокойная, терпеливая пробка. Один из водителей в конце ее, серьезный, вдумчивый мужчина с плотно сжатыми в розовую полоску губами, вышел из своего тщательно промытого, небесно голубого «Фольксвагена», неспешно открыл совершенно пустой, чистый, как хирургический стол, багажник, извлек оттуда яркий и праздничный, словно ёлочная игрушка, знак аварийной остановки, точно отсчитал шагами десять метров за своей машиной и аккуратно поставил знак на дорогу. Уже перед знаком стали дисциплинировано тормозить и немедленно гасить двигатели водители следующих машин. Каждый на этой улице, в этом городе, в этой стране, а, возможно, в этой части континента знал, что делать и какое место занимать в возникшей нестандартной ситуации. Ничто не могло застать этих людей врасплох! Даже случайные «внутренний» конфликт между непонятными русскими.
Не обращая ни малейшего внимания на полицейского, расставившего свои ноги в высоких, мягких сапогах над телом Постышева, Саранский присел рядом с пострадавшим и испуганно-предупредительно заглянул ему в лицо.
– Ты чего тут? – скорее с интересом, чем с беспокойством спросил Андрей Евгеньевич.
– А ты! Мать твою, водитель хренов! – нагрубил Постышев морщась и потирая рукой ушибленную оголенную из-под разорванной брючины лодыжку.
Саранский, словно строгая дуэнья, ревниво отдернул вниз лоскут брючины и, не обращая внимание на стон в ответ на это Постышева, возмущенно взглянул на замершую вокруг толпу. Будто это они, а не он, причинили его соотечественнику физическую боль.
– Ну, чего уставились! – сказал он нервно по-русски, но потом вежливей добавил по-немецки, – Расходитесь, пожалуйста! Дайте воздуха!
– Ваши документы! – прозвучало прямо над головой присевшего Саранского.