Корабли совершенно не походили на толстобокие неповоротливые отцовские кнарры. Удлиненные корпуса летели по волнам, подгоняемые двадцатью, а то и больше парами весел каждый. Нос и корма у каждого корабля гордо вздымались кверху, словно шеи лебедей или змей, изготовившихся кинуться на жертву. Краски многоцветьем не уступали радуге, но сияли намного ярче. Ослепительные солнечные блики играли на шлемах и остриях пик воинов. Девочке почудилось, что эти блики зовут ее к себе, и у нее на мгновение закружилась голова.
Ветра почти не было, и две мачты были опущены и лежали на опорах. Но на переднем корабле мачта стояла, а вместо паруса на ней был поднят белый щит. А когда корабли подошли поближе, Гуннхильд смогла разглядеть за невысоким фальшбортом снятую со своего обычного места голову дракона. Она уже слышала о том, что и то и другое было знаками мирных намерений мореплавателей.
Но, невзирая на эти знаки, отец приказал своим слугам взять оружие и следовать за ним на берег. В поселке сегодня оказалась лишь половина мужчин. Остальные из тех, кто мог держать оружие, ловили рыбу, охотились на морского зверя или готовили к посеву земли на своих фермах. Присутствующие, хотя и могли при необходимости яростно сражаться, не сумели бы воспрепятствовать незнакомцам высадиться, однако за то время, которое потребовалось бы, чтобы перебить их всех, женщины, дети и прочие домочадцы смогли бы убежать и укрыться в лесу.
Первый драккар приблизился к причалу, весла единым движением вспенили воду, и корабль замер. С борта и с берега выкрикнули приветствия. Обитатели Ульвгарда опустили копья. Моряки повесили свои щиты на фальшборт — еще один знак добрых намерений.
Гуннхильд должна быть в длинном доме! Она выскочила на дорожку и помчалась вниз со всем проворством ребенка, прожившего на свете целых десять зим.
Корабль подтянули к причалу и пришвартовали — он занял почти всю длину пристани. Остальные суда ткнулись носами в берег. С первого спрыгнул наземь человек, пожал руку отцу. Гуннхильд аж задохнулась. Она никогда еще не видела такого мужчины.
Он был молодым, высоким, широкоплечим, гибким, с почти бесцветными бледно-голубыми глазами. Волосы и коротко подстриженная борода воина сверкали золотом, а бледной коже морское солнце придало бронзовый оттенок. Вероятно, он переоделся еще на борту, поскольку был облачен в богато вышитую тунику, отделанную куницей, зеленые шерстяные штаны и башмаки из мягкой белой кожи. Меч висел у него на левом плече. Он сегодня ему не потребуется, подумала Гуннхильд, но оружие всегда должно быть под рукой.
— Приветствую тебя, Эзур Торстейнсон, — прозвенел его голос. — Я много слышал о тебе, и наконец мне посчастливилось познакомиться с тобой воочию.
— И я слышал о тебе, Эйрик Харальдсон, — ответил отец. — Добро пожаловать. Я давно надеялся, что ты навестишь нас. — Он повернулся к своим людям, толпившимся вокруг: — К нам прибыл сына конунга Харальда Прекрасноволосого.
Те разинули было рты, но тут же принялись о чем-то оживленно переговариваться друг с другом. Гуннхильд спросила себя, что из сказанного отцом было правдой, а что нет. Он торговал вдали от дома, должно быть, слышал много всякой всячины и умел правильно сложить вместе полученные сведения.
Внешность отца не позволяла заподозрить в нем коварства. Он был крупным грузным человеком с начавшим уже выпирать животом. Грубое, налитое кровью лицо окаймляла густая черная борода, цвет которой плохо сочетался с румянцем. Из-под поспешно надетой кольчуги с подкольчужником виднелась нечистая рабочая одежда.
Но он хорошо вел свои дела. Продавал кожи, клыки моржа и бивни нарвала, канаты из моржовых шкур; каждый раз он возвращался с южных рынков с туго набитым кошелем. Хотя дома он и зимой и летом больше всего любил заниматься ловлей китов или охотой на зверя в холмах, он при необходимости командовал дружиной и вершил правосудие над своими людьми — его решения считали мудрыми — и иногда творил заклинания.