— Говори! — сурово произнес один из судей, обращаясь к Манфреду. — Прежде ты, Трико тебе ответит.
— Я повторяю то, что сказал. Трико вас предал. Часовые, которых он поставил, с ним заодно.
— Докажи! — заорал Трико.
Явился Лантене.
— Я сейчас сменил всех часовых, — сказал он, — а тех, что выставил Трико, велел связать. Они признались, что у них был такой приказ: ничего не говорить, всех пропускать.
— Что ты на это скажешь? — спросил судья.
— Часовых подкупили, чтобы меня обвинить, а моего приказа они не поняли.
— Я обвиняю Трико в сговоре с великим прево, — сказал Манфред.
— Отвечай! — сказал судья.
— Отвечаю: это вранье! А если и правда, кто это видел? Откуда такому взяться?
— Я видел! — произнес Рагастен.
Трико весь побелел и растерянно уставился на шевалье. Придя в себя, он с усилием пробормотал:
— Я вас не знаю…
— Это чужой! — сказал судья. — Как он сюда попал?
— Верно, верно! — крикнул Трико, вернув себе прежнюю уверенность. — Пусть скажет, как он сюда к нам попал!
— Очень просто, — спокойно ответил шевалье. — Часовые меня пропустили, потому что у них был приказ пропускать всех, кто пришел от двора. Меня приняли за придворного вельможу.
С этими словами поднялся страшный шум, и перед лицом Трико замелькали поднятые кулаки воровского народа.
Но у этих неотесанных людей было такое чувство дисциплины, что никто и шага вперед не сделал: ведь суд еще был не окончен.
— Он не из наших! — голосил Трико, стараясь перекричать толпу. — Вы двадцать лет меня знаете! Кому больше веры: мне или ему — шпиону, должно быть?
Рагастен шагнул к нему и схватил за руку.
— Ты меня шпионом назвал? — сказал он спокойно, как всегда говорил, когда был совершенно уверен в себе. — Проси прощения.
Трико завопил от боли, стараясь вырваться.
Воровская толпа молча во все глаза глядела на них.
Рагастен стоял неподвижно, но его нервы были напряжены до предела. Воровской король еще раз попытался вырваться, пошатнулся и, побледнев от ярости, упал на колени, хрипя:
— Простите, простите…
Толпа затрепетала от зрелища силы, одолевшей другую силу, и радостно затопала ногами.
— Ура! Ура! — кричали воровки.
Манфред поднял руку.
Все снова затихло. Юноша заговорил:
— Братья, однажды лисицы великого прево загнали меня, как молодого волка. Меня приперли к Монфоконской виселице, я спрятался в мертвецкой. Знаете ли, что сделал тогда господин де Монклар? Запер железную дверь, приставил к ней двенадцать сторожей и велел, чтобы я сдох там от голода.
Невозможно представить, какая буря разразилась после этих слов. В адрес великого прево разом загрохотали все проклятья на всех языках Европы.
— Да я бы кишки его сожрал!
— Из его башки да кружку бы сделать!
— На вертеле его поджарить! — раздавалось над грозной, словно судорогой сведенной, тысячеголовой толпой.
— Тогда, братья, — продолжал Манфред, — пришел человек, прогнал двенадцать сторожей, сломал железную дверь и сказал мне: «Иди, ты свободен!» Вот он — тот человек! — указал он на Рагастена.
Снова раздались крики, но старейший из судей поднял руки, и в мгновение ока, как все случалось у этих людей, настала опять тишина.
— Слава этому благородному человеку! — воскликнул старый вор со свирепым лицом, седой бородой и растрепанными волосами.