– Алексей Аркадьевич, – профессионально чревовещал он, не раскрывая губ, – наше вам с родины! Минутку уделите позже?
Гулякин сначала отшатнулся в страхе, затравленно стрельнул за плечо взглядом, но затем согласился:
– А как же! С радостью.
Он не знал Ведомственного в лицо, но догадывался, что в таком месте посторонний не посмел бы приблизиться ни к нему, ни к делегации. Спросить об этом человеке было не у кого, но Гулякин присмотрелся к его повадкам и как относится к нему охрана в штатском, и безошибочно угадал, какую роль здесь играет этот высокий, крепкий лысеющий мужчина со свинцовым взглядом и тяжелой челюстью.
Переговоры между премьером небольшой, но исключительно важной европейской страны, на счетах банков которой находилось такое количество денег, которые не могло бы уместиться не только в сейфах, но даже и в головах их владельцев, и председателем советского правительства шли параллельно с пересудами, которыми были заняты журналисты, преисполненные творческого любопытства, дипломаты, для которых любопытство – грех, и чекисты, для которых любопытство – профессия.
Но ничего «любопытного» в переговорах премьера и председателя не было, потому что премьер был уже информирован со стороны дружественного ЦРУ о том, что этот одутловатый тип «не жилец». Председатель же не имел никаких полномочий от своего окружения что-либо обсуждать с премьером этой хоть и очень важной, но очень уж маленькой европейской державы. Визит был необходим для демонстрации устойчивости власти правительства в Советском Союзе, а эта маленькая, но важная страна была избрана потому, что в ней послом с недавних пор значился Зеломудров, который опирался на самых серьезных партнеров в СССР. Предстоящий путч обязывал заручиться поддержкой не только тех, кто уже вложил свою голову в общий мешок (им и так уже деваться было некуда!), но и тех, кто свою голову берег и никуда вкладывать ее не собирался. Можно себе представить раздражение председателя оттого, что Зеломудров не только не приехал встретить его в аэропорт, но и не пожаловал на первый и единственный раут переговоров с местным премьером. Визит был провален! Внутренние враги добивались именно этого и, надо признаться, преуспели, мерзавцы!
Тем временем, в пивном пабе поблизости от правительственного учреждения, где сидели переговорщики, в темном уютном углу, на деревянной, отполированной сотнями задов скамье сидели полковник Ведомственный и подполковник Гулякин. На столе перед ними высились две литровые пивные кружки и восемь пустых водочных рюмок.
– Эх, Леша! – пьяно панибратствовал Владимир Викторович Ведомственный, похлопывая Гулякина по плечу. – Не знаешь ты своего счастья, брат!
– А в чем оно, мое счастье? – настороженно удивлялся захмелевший Алексей Аркадьевич, пока не сообразивший, как ему относиться к коллеге: почтительно или свысока.
– Во дает! – усмехался полковник. – В друзьях твое счастье! А друзей у тебя тьма! Вот я, например!
Полковник Ведомственный приосанился и гордо похлопал себя обеими ладонями по широкой груди.
– Ты? – удивился Алексей Аркадьевич.
– Я! – обиделся Ведомственный. – А как же! Мне о тебе, знаешь, какие люди говорили!
Он стал театрально вертеть головой по сторонам, показывая, что не смеет назвать имена столь высоких своих собеседников в таком ненадежном месте. Не заметив вокруг ничего подозрительного, он сильно, будто даже с обидой, засопел носом и продолжил:
– Ну, это неважно. Главное – это ты! Вот такой, какой есть! Разведчик, дипломат, умница, семьянин, свой парень, надежный, отчаянно смелый, честный, как… как… настоящий чекист-дзержинец. Бессребреник! Альтруист! Душа нараспашку, в хорошем смысле этого слова! Герой! Человек-пароход, можно сказать!
– Почему пароход? – изумился Гулякин, для которого всё, что было сказано до этого странного сравнения, никаких сомнений и тем более протеста не вызывало.
– Пароход? – удивился сам себе Ведомственный. – Я сказал: «пароход»?
– Да! Ты сказал: «пароход»! – заводился Гулякин.
– Так это… – растерялся полковник, – потому что товарищ Нетте был человеком-пароходом. У него «курок аж палец свел… суньтесь кому охота!» Тоже чекист, дипломат почти, дипкурьер… и того… герой!
– А! – обрадовался Гулякин. – Так то ж Маяковский! «Товарищу Нетте, пароходу и человеку». Тогда понятно.
– Вот, Леха! – расходился во всю свою добросердечную, загадочную для европейцев национальную ширь порядком охмелевший Ведомственный. – За то и любим! И ценим! Ты только скажи, и мы кому хошь башку открутим за тебя и за твоего глубокоуважаемого дядьку! За Лаврентия Павловича… тьфу ты, черт! За Артема Лаврентьевича! За родного, можно сказать, человека! Роднее не бывает!
Полковник резко отвернулся и будто смахнул кулаком слезу с глаз. Этим же кулаком он неожиданно грохнул по столу так, что одновременно подпрыгнули обе кружки, расплескав пену, Гулякин и два серых господина в штатском, которые зашли в паб сразу после обоих чекистов, и теперь сидели в стороночке, не спуская с них своих немигающих глаз.
– Ты чего? – испугался Гулякин, – Это же заграница, понимаешь! Нельзя тут! Кулаком нельзя! Вон, гляди, приличные люди оглядываются даже.
Два серых «приличных человека» оглядывались потому, что не знали, как себя вести с этими клиентами. Им было сказано – не спускать глаз! Они и не спускали! Но никто не говорил, что в ближайшей к правительственному зданию пивной может возникнуть скандал, и что русские прямо здесь перессорятся и передерутся. А уж то, что может перепасть им самим, так такого не было ни в рабочем контракте, ни в профсоюзном договоре, да и вообще нигде – ни в своем ведомстве, ни в ведомстве партнеров по военно-политическому блоку. Более всего их настораживали налитые кровью бычьи глаза высокого, крепкого мужчины и его напряженные мышцы рук и плечей. Производили серьезное впечатление и два тяжелых кулака, постоянно упиравшиеся во что-нибудь твердое – в стол, в лавку, в собственные колени. Беспокоила и скорость, с которой оба русских уничтожали без всякой закуски водку и запивали ее литровыми кружками пива. На их месте любой европеец уже свалился бы под лавку, а эти, напротив, словно деревенели, наливались тупой, бездушной силой. Причем, более всех «деревенел и наливался» высокий мужчина. Тот, что был ниже и худее, при более внимательном рассмотрении лишь превращался в сухую, закрученную узлом веревку. Сама по себе эта «веревка» никакой опасности не представляла, но, обвитая вокруг чьей-нибудь шеи, могла сыграть самую роковую роль. Именно такие острые и непривычные для двух «серых европейских личностей» ощущения вызывала пара пьяных русских мужчин. Мысль о том, что, по сути, это их восточно-европейские коллеги, пугала уже не на шутку.
– Тут люди, в основном, приличные! Понимаешь? – пьяно настаивал Гулякин. – Они нас не поймут, Володя! Владимир Викторович…
– Кто приличный? – повернул голову по-орлиному яростно полковник Ведомственный в сторону двух недоумевающих европейцев. – Эти? Хочешь, я их мигом отсюда налажу? Я щ-щ-щаз эту «чухонскую» пивную всю разнесу! По камешку! За тебя, брат! За дядьку твоего! За родину! За Сталина! Ура!
И, не дождавшись согласия обомлевшего Гулякина, полковник уперся кулаками в стол, тяжело приподнялся и гаркнул во всю глотку:
– Чего уставились, чухня европейская? Отверни рыло, гад! Не видишь, какие тут люди встретились? Боевые друзья, можно сказать! Отверни рыло, говорю!
Ведомственный попытался вскочить на ноги, но Гулякин всем телом повис на его правой руке. Полковник с раздражением стряхнул было с себя на лавку того, за кого только что намеривался разнести весь этот «чухонский» паб, но вовремя спохватился и бережно, как женщину или ребенка, обнял Гулякина и даже погладил своей огромной лапой по взмокшей голове. Тем не менее, он не забыл бросить грозный взгляд в сторону двух посетителей, из-за которых чуть было не досталось близкому другу, но их уже и след простыл.