Достав сверток из сумки, я нетерпеливо сорвала плотную бумагу. Это была вовсе не шкатулка. В моих руках оказалась жестяная плоская коробка, в какой продаются конфеты или печенье. С замиранием сердца я осторожно открыла ее, толком не понимая, почему так волнуюсь. Наверное, просто потому, что это был кусочек маминой жизни, которую я не знала. Которую она прятала.
Внутри коробки лежали карточки, вроде тех, что люди обычно посылают друг другу на праздники, стопка сложенных листов, перехваченная лентой, еще какие-то бумажки, засушенный букетик мелких цветов. В мешочке из мягкой ткани было спрятано простенькое ожерелье из крошечных стеклянных бусин, похожих на застывшие капельки росы. На самом дне нашелся обгоревший небольшой портрет и выцветшая обертка от шоколадки.
Я вытащила из-под ленты один сложенный вдвое листок и развернула. Немного корявым почерком на листе было выведено:
«Моя дорогая Д! Я так соскучился! Хоть мы и видимся каждый день, меня мучает, что я не могу к тебе прикоснуться. Пожалуйста, приходи сегодня ночью к пруду. Мне так не хватает твоих губ! Твой А».
Мою маму звали Дария, значит, эта любовная записка, заставившая меня поморщиться, адресовалась ей. А этот «А» был, по всей видимости…
Громкий смех и гул сразу нескольких голосов заставили меня вздрогнуть, быстро сложить листок и поднять взгляд на вошедшую в кафе группу девушек. Среди них была хорошо знакомая мне смуглая шатенка с моего курса. Я уже знала, что ее зовут Сара Моргенштерн и она местная звезда. К счастью, девушки набрали себе пирожных, взяли чай и уселись за большим столиком, ни разу не взглянув на меня.
Я облегченно выдохнула и вернулась к изучению содержимого коробки. Мое внимание привлек еще один листок с оторванным краем. Даже не краем… Скорее, сам листок был «оторванным краем», потому что до целого ему не хватало примерно две трети. А на сохранившейся трети шло перечисление ингредиентов какого-то снадобья. Я не смогла определить, какого именно, да и список был неполным. Надо будет заняться изучением ингредиентов и комбинаций по справочникам, попытаться определить, что это такое. Ведь зачем-то мама хранила этот обрывок?
Пока я отложила листок и уже собиралась рассмотреть частично обгоревший портрет, когда почувствовала рядом с собой движение. Хотела захлопнуть коробку, но поздно: незаметно подошедший парень выдернул ее прямо из-под моего носа. Так резко, что часть содержимого разлетелась по полу.
– Так-так-так, что у нас тут, Роук? – спросил он, призывая с пола связку записок.
Я тоже торопливо пробудила магический поток и, ощутив его приятное тепло, направила в призывающее заклятие. То, что еще никто не успел поднять, сразу оказалось в моих руках, но письма и саму коробку держал другой маг, и забрать их призывом у меня не было шансов.
Парень швырнул коробку своему другу, чтобы освободить руку. Тот презрительно покрутил ее и издевательски поинтересовался:
– Это у бедных вместо шкатулок такие?
Я стиснула зубы, краем глаза замечая, что Моргенштерн взирает на нас со снисходительной ухмылкой. Кажется, ей нравилось наблюдать за моей беспомощностью. Возможно, именно ради взгляда Сары парни ко мне и пристали, потому что еще пару минут назад я для них вообще не существовала.
– Отдай, – как можно спокойнее потребовала я, протягивая руку. Я старалась не выказывать страха и огорчения, понимая, что этого от меня и ждут.
– Нет, подожди, нам интересно, что там, – усмехнулся первый парень, разворачивая одно из писем, и принялся читать вслух: – «Дорогая Д! Это была чудесная ночь…» О, как интересно… «Я думаю о тебе весь день и мечтаю снова прикоснуться к твоим губам. Твой А». – Он поднял на меня насмешливый взгляд и поинтересовался: – Почему «Д»? Это у вас какая-то игра? Прозвище? Кому ты так хорошо сделала ночью, что он думал о тебе весь день? А мне так сделаешь?
Я резко метнулась к нему, пытаясь выхватить письма, но парень проворно сделал шаг назад. Бросил первую записку на пол и, пока я поспешно призывала ее, вытащил вторую. И хотя эти записки не были адресованы мне, я испытывала странную смесь стыда и злости. Оба чувства оказались так сильны, что хотелось швырнуть в однокурсника боевым заклятием, чтобы вырубить его. Я никогда не обучалась им специально, но несколько знала. Однако применение таких заклятий против соучеников наказывалось и в Орте. Здесь меня за это тоже по головке не погладят.
Парень продолжал медленно отступать, пока доставал и разворачивал следующую записку, и решение родилось в голове молниеносно, я даже не успела его как следует обдумать.
Направила магический поток, развязывая шнурки на его ботинках и связывая их между собой. Не успев прочитать очередное «дорогая Д», парень запнулся и повалился назад, нелепо взмахнув руками и выронив письма, которые я тут же призвала к себе.
Моргенштерн и ее подруги рассмеялись. Даже приятели парня расхохотались, а я, пользуясь тем, что они все отвлеклись, призвала сумку и засунула все бумажки туда. Это можно было считать маленькой победой, но назревала другая проблема: мой разъяренный оппонент уже поднялся на ноги и перезавязал шнурки аналогичным заклятием. Судя по степени красноты его лица, он собирался убить меня на месте.
– Фермерская дрянь! – прорычал он, шагая ко мне, но в этот момент со стороны входа раздался грозный оклик:
– Дорн, оставь ее в покое!
Парень по имени Дорн замер и обернулся на уверенно приближавшегося Алека. Злость его только распалилась.
– Что значит «Д», я так и не понимаю, но, кажется, стало ясно, кто такой «А», – выплюнул он, презрительно скривившись.
Алек, конечно, ничего не понял, но ободряюще улыбнулся мне и снова посмотрел на Дорна.
– Шли бы вы, – миролюбиво предложил он.
– Как скажешь, Прайм, – сдался Дорн, но при этом бросил на меня такой взгляд, что я поняла: с этого дня в Лексе один человек уже не презирает меня, а искренне ненавидит.
Когда Дорн и его приятели ушли, я подняла с пола брошенную ими коробку, чувствуя, что от пережитого бешено колотится сердце и слегка кружится голова. Если мне придется участвовать в таких стычках регулярно, я просто не смогу нормально учиться. Пальцы мелко дрожали, а для приготовления снадобий дрожащие руки – самый большой враг.
– Ты в порядке? – Алек коснулся моего плеча.
Наверное, я просто сильно перенервничала, потому что дернулась и отскочила от него, словно он меня ударил, а не коснулся. Я вообще не люблю, когда меня трогают, а в таком состоянии каждое нарушение моего личного пространства казалось угрозой.
– Нормально все.
Жжение в районе солнечного сплетения сделало мой голос хриплым и не очень-то приветливым. По огорченному выражению на лице Алека я поняла, что моя реакция его расстроила. Поэтому я попыталась взять себя в руки и уже спокойнее поинтересовалась:
– Почему он тебя послушался?
На губах Алека появилась немного смущенная улыбка.
– Потому что я выше его по статусу. Он из новой элиты, а я из старой аристократии.
Я кивнула, сделав вид, что поняла, хотя на самом деле не очень-то разбиралась в этом. Относительно меня все местные студенты находились одинаково высоко, но я знала, что у них существует своя иерархия.
– Это, наверное, тоже твое.
Алек присел, поднял с пола обгоревший портрет и протянул мне. Я поблагодарила и посмотрела на то, что сохранилось на изображении. На фоне смутно знакомого дома стояла девушка, за плечи ее обнимал мужчина в мантии, наброшенной поверх костюма. Лицо мужчины не сохранилось: его уничтожил огонь. Но девушкой была моя мать, хоть я и не сразу ее узнала, поскольку не видела ее портретов в таком возрасте. Внизу я разглядела дату: двадцать один год назад. Очевидно, незадолго до моего зачатия.