)
Декан разрешил поездку и на этот раз почти не упомянул о пиве. Он успел проникнуться ощущением, что юный Плениш — полезный человек в колледже и — хоть профессор психологии и называет его «пустозвоном» — живо и серьезно интересуется вопросами христианства.
Декан начинал стареть.
Галоп де Ваш представлял собой небольшой городок, теснившийся вокруг Капитолия штата, а Капитолий представлял собой лабиринт мраморных коридоров, ониксовых колонн, витрин с флагами времен Гражданской войны и мраморных экс-губернаторов в сюртуках, а также восьми или десяти комнат, в которых вершились дела штата. В самой пышной из них заседал сенат; и когда Гид с Хэтчем пробрались по крутой лесенке на хоры, они широко раскрыли глаза.
Зал был отделан панелями красного дерева, и только переднюю стену сплошь занимала огромная мозаика розовых, алых и золотистых тонов, изображавшая эпизоды из истории штата: пионеры у запряженных быками фургонов, лодки с охотниками в кожаных штанах, Стивен А. Дуглас, держащий речь к народу, женщины в ярких ситцах и мужчины в касторовых шляпах — все на том самом месте, где теперь стоял Капитолий. Перед этой фреской, на возвышении из желто-черного мрамора, стояло кресло помощника губернатора, а огромное окно в потолке украшали цветные гербы всех сорока восьми штатов.
Вот где великолепие, вот где высокая политика, вот где мрамор! Гиду сразу захотелось вознестись на этот пьедестал.
Но когда он уселся и стал высматривать недостатки — студент-выпускник ко всему должен относиться критически, — он заметил, что все тридцать шесть сенаторских мест — не более как школьные парты, только красного дерева. А классы и парты ему до смерти надоели!
Он ожидал образцов высокого красноречия — об орлах, и флагах, и мускулистой руке труда, а здесь какой — то лысый толстяк, которого никто как будто не слушал (один сенатор ел сандвич, другой швырял в соседей хлебными шариками), монотонно бубнил себе под нос:
— Этот билль… этот, 179-й… я знаю, он встретил кое — какое противодействие… вот хотя бы почтенный депутат от округа Гролиер выступал против него… но его основательно обсудили в комиссии, и, я бы сказал, это нужный билль, я-то не очень в курсе… это насчет того, чтобы не водить собак без намордников в южных округах.
Гид простонал:
— О господи! Вот на что теряют время сенаторы, которых мы избираем, чтобы они оберегали наши свободы!
Внизу, в зале, человек с серебристыми волосами и в очках, как у школьного учителя, зевнул, угостил выступающего сенатора китайским орешком, зашагал к выходу и, остановившись у двери, снова зевнул.
— Этому старикану, видно, так же скучно, как нам, — одобрительно сказал Гид.
— А я знаю, кто это, — сказал Хэтч. — Это видная фигура — сенатор Кертшо, лидер меньшинства.
Человек на возвышении, видимо, помощник губернатора, быстро проговорил нечто совершенно непонятное насчет билля о намордниках; сенаторы в своих клетках хором проворчали что-то, и каким-то чудом билль оказался утвержденным. Будь он сенатором, он бы этого не допустил, волновался Гид. Но на его глазах были проведены еще более вопиющие законодательные мероприятия, о которых он узнал из неразборчивого бормотания клерка:
— Внести поправку в закон о рынках в пункте о спецификации лимбургского сыра.
— Внести поправку в закон о просвещении в пункте о летних лагерях для школьников.
— Возродить и расширить Объединенную пивоваренную компанию «Изящная Жизнь» в городе Монарке.
В этом месте чтения среброкудрый сенатор Кертшо зевнул совсем уже немилосердно и вышел из зала.
— Нашелся-таки один народный представитель, который понимает, какая всему этому цена! — сказал Гид. — Эх, хорошо бы с ним потолковать и спросить, есть ли надежда добиться чего-нибудь при таком косном политическом аппарате.