Он шагал обратно, к Административному корпусу, и в его бородке играли лучи сентябрьского солнца. Чувствуя, как возвращается к нему апломб и решимость произвести впечатление на новое руководство, он смело вступил в устланную зеленым ковром, увешанную портретами приемную перед ректорским кабинетом.
Он был профессор с ученой степенью, поэтому он ждал всего пять минут, по прошествии которых мог насладиться пылким дружелюбием преподобного доктора Т. Остина Булла, нового кикникиникского ректора.
Бывают люди простецкого и неуклюжего вида, длинноносые верзилы с растрепанными волосами, которые на поверку оказываются завсегдатаями нью-йоркского или лондонского света, чемпионами игры в поло или редакторами салонных журналов, авторитетно рассуждающими о новых веяниях в музыке и морали. И, напротив, бывает, что человек подтянут, строен, четок в движениях, обладает вьющейся шевелюрой и тонкими чертами, умением носить костюм, как на сцене, молодцеватостью кавалерийского капитана и осанкой пехотного майора, а на самом деле это скромный пастор, ученый богослов или же инструктор ручного труда.
Такой обманчивой элегантностью отличался Т. Остин Булл, который вырос в методистской семье, десять лет подвизался в качестве велеречивого и преуспевающего служителя епископальной церкви, некоторое время состоял секретарем одного гигантского университета и, наконец, в сорок четыре года сел ректором в Кинникиник.
Теперь во всем чувствовалась новая рука: вводились новые методы рекламы и вербовки; насаждались самые высокие идеалы американской деловитости, благочестия, учености и мужественности. Доктор Булл был противником лени, долгов, греческого языка (кроме как для аспирантов) и обольщения студенток.
Его рукопожатие было энергичным и крепким, несмотря на его малый рост, и он приветствовал профессора Плениша музыкальнейшим тенором:
— Очень вам благодарен, профессор, что вы не стали откладывать свое посещение, впрочем, иначе я сам посетил бы вас. Я ведь здесь новый человек и, признаться, рассчитываю опереться на ваш опыт.
Вы… позвольте, да, вы работаете в Кинникинике уже три года. Не стоит говорить о том, какие превосходные отзывы я имею о вашей превосходной педагогической методе, и о… гм… вашем превосходном моральном влиянии на студентов. О, да, да, безусловно. Но… Есть одно обстоятельство, одна маленькая частность, по поводу которой я хотел бы поговорить с вами, — о… скорей в плане вопроса, чем совета.
Сигару, профессор? Я, как бывший священник, разумеется, курю мало, но я нахожу, что хорошая сигара радует душу и проясняет мысли, если только это действительно хорошая сигара, не пятицентовая. Прекрасно! Теперь устраивайтесь поудобнее в кресле, запаситесь терпением и выслушайте меня.
Вопрос, который я позволю себе затронуть, — разумеется, лишь косвенно, — сводится к следующему: я убежден, что вы так же тщательно стараетесь уберечь наших милых студенток от опасности увлечься вами, как и любым другим мужчиной; но случалось ли вам когда-либо задумываться над несколько щекотливым положением полного сил, молодого, неженатого мужчины среди такого множества прелестных девушек?
— О да, случалось, и не раз!
— Я так и думал. А могу ли я, не будучи нескромным, спросить, собираетесь ли вы жениться?
— Сейчас я не в состоянии ответить вам что-либо определенное: только опрометчивые глупцы, говорят, искушают небеса прорицаниями.
— Как это мудро сказано!
— Но я надеюсь в ближайшее время сообщить вам нечто весьма интересное.
— Прекрасно, прекрасно. Вы меня очень порадовали, профессор.
Мысленно профессор Плениш проворчал: «Да, это и в самом деле весьма интересно — на ком я, собственно говоря, собираюсь жениться? И старому дураку было бы тоже весьма интересно, если б он пошпионил за мной несколько часов и выяснил, почему я не опасен для хорошеньких студенток!»
С этими мыслями он направился к серому вдовьему домику, где жила Гекла Шаум.