Я не мог понять, почему его направили в нашу клинику.
И все же, что-то было не так. Во время разговора он смотрел на меня, поворачивался ко мне, но при этом ощущалось некое несоответствие -- трудно сформулировать, в чем именно. Порой казалось, что он обращен ко мне ушами, а не глазами. Взгляд его, вместо того, чтобы сосредотачиваться на мне --разглядывать и обычным образом "ухватывать" видимое, -- неожиданно фиксировался то на моем носу, то на правом ухе, то чуть пониже на подбородке и затем снова выше, на правом глазу. Возникало впечатление, что П. узнавал и даже изучал мои отдельные черты, но не видел при этом целого лица, его изменяющихся выражений -- не видел меня целиком. Не уверен, что я тогда полностью отдавал себе в этом отчет, но чувствовалась некая дразнящая странность, некий сбой в нормальной координации взгляда и мимики. Он видел, он исследовал меня, и тем не менее...
-- Так что же вас беспокоит? -- спросил я наконец.
-- Лично я ничего особенного не замечаю, -- отвечал он с улыбкой, -- но некоторые считают, что у меня не все в порядке с глазами.
-- А вам как кажется?
-- Явных проблем вроде нет; правда, время от времени случаются ошибки...
Тут я ненадолго вышел из кабинета, чтобы поговорить с его женой, а когда вернулся, П. тихо сидел у окна. При этом он не смотрел наружу, а, скорее, внимательно прислушивался.
-- Дорожное движение, -- заметил он, -- уличные шумы, далекие поезда --все это вместе образует своего рода симфонию, не правда ли? Знаете, у Онеггера есть такая вещь, "Pacific 234"?
Милейший человек, подумал я. Какие тут могут быть серьезные нарушения? Не разрешит ли он себя осмотреть?
-- Конечно, доктор Сакс.
Я заглушил свою (и, возможно, его) озабоченность успокоительной процедурой неврологического осмотра -- мускульная сила, координация движений, рефлексы, тонус... И вот, во время проверки рефлексов (слабые отклонения от нормы с левой стороны) случилась первая странность. Я снял ботинок с левой ноги П. и поскреб ступню ключом -- обычная, хоть с виду и шутливая, проверка рефлекса, -- после чего извинился и стал собирать офтальмоскоп, предоставив профессору обуваться самому. К моему удивлению, через минуту он еще не закончил.
-- Нужна помощь? -- спросил я его.
-- В чем? -- удивился он. -- Кому?
-- Вам. Надеть ботинок.
-- А-а, -- сказал он, -- я и забыл про него. -- И себе под нос пробормотал: -- Ботинок? Какой ботинок?
Казалось, он был озадачен.
-- Ваш ботинок, -- повторил я. -- Наверно, вам все же стоит его надеть.
П. продолжал смотреть вниз, очень напряженно, но мимо цели. Наконец взгляд его остановился на собственной ноге:
-- Вот мой ботинок, да?
Может, я ослышался? Или он недосмотрел?
-- Глаза, -- объяснил П. и дотронулся до ноги. -- Вот мой ботинок?
-- Нет, -- сказал я, -- это не ботинок. Это нога. Ботинок -- вот.
-- Ага! Я так и думал, что это нога.
Шутник? Безумец? Слепец? Если это была одна из его странных ошибок, то с такими странностями мне встречаться еще не приходилось.
Во избежание дальнейших недоразумений, я помог ему обуться. Сам П. казался невозмутимым и безучастным; возможно, все это его даже слегка развлекало.
Я продолжил осмотр. Зрение было в норме: профессору не составляло труда разглядеть булавку на полу (правда, если она оказывалась слева от него, он не всегда ее замечал).
Итак, видел П. нормально, но что именно? Я открыл номер журнала "National Geographic" и попросил его описать несколько фотографий.
Результат оказался очень любопытным. Взгляд профессора скакал по изображению, выхватывая мелкие подробности, отдельные черточки -- точно так же, как при разглядывании моего лица. Его внимание привлекали повышенная яркость, цвет, форма, которые он и комментировал по ходу дела, однако ни разу ему не удалось ухватить всю сцену целиком. Он видел только детали, которые выделялись для него подобно пятнышкам на экране радара.