– Вот оно что, – протянула старая княгиня, отвернувшись к окну. – А я-то думала – навестить нас решила. А ты вон как… Да уж, ради такого со смертного одра, кажись, вскочишь – или, наоборот, в гроб ляжешь.
Настя поняла, что княгиня говорит о себе.
– Что вы, Фелициата Алексеевна, – воскликнула она, – вам еще жить да жить…
– Да уж, жить… А как? – карие глаза сверкнули на бледном лице, отголоском внутренних страстей вспыхнул на костистых скулах румянец. – Алексей… Алексей на императора злоумышлял. В его бумагах нашли письма о том, что они создавали некую Когорту Обреченных. Ведаешь, что сие за Когорта? Это те люди, которые хотели пролить кровь помазанника Божия! И Алексей был в их числе! Добровольцем! Мой сын – цареубийца!
Дрожь ее голоса, блеск глаз, волнение передались Насте.
– Но это же ваш сын, – прошептала она, – неужели вам его не жалко?
– Жалко? – глаза княгини сверкнули. – Я мать. Я его больше никогда не увижу, но у меня остался Елисей. Род не прервется. Но как Валерии искать женихов? Девочка только-только начала выезжать… Сейчас она в деревне, а осенью вернется и что тогда? Только если за границу ее отправить на год-другой…
– Фелициата Алексеевна, Алеша жив, – промолвила Настя. – Его не казнили.
– И что с того? Назад ему уже не вернуться. И мы его больше никогда не увидим. Хорошо, хоть ребенок от него останется – все какая-то память, да и то, что его ждет с таким-то отцом? Ладно, раз ты приехала, будешь гостьей. Я распоряжусь…
– Нет, Фелициата Алексеевна, я так не могу! – промолвила Настя.
– Чего не можешь? Остаться? Это и твой дом тоже! Не забудь, ты отныне княгиня Варская! У тебя будет ребенок. Ты обязана…
– Я не могу так все бросить, – сказала Настя. – Я должна увидеть Алексея! Я хочу его увидеть.
– Смелая ты, – усмехнулась ее свекровь.
– Вы его видели?
– Нет.
– Я специально приехала, чтобы увидеть Алексея и… быть рядом с ним, – Настя поднялась. – Я чувствую – ему тяжело. Ему очень плохо, и ему нужно, чтобы рядом был кто-то, кто в него верит. Чтобы он знал, что не один… Я знаю, каково это – когда ты день за днем наедине со своими мыслями и чувствами, а всем, решительно всем до тебя и твоей боли нет никакого дела, когда все вокруг лгут или вовсе отмалчиваются. Когда не знаешь, кому довериться, к кому обратиться…
– Ишь ты, матушка, чего вскочила? – воскликнула княгиня. – Никак, укорять меня вздумала? Думаешь, Елисей пороги не обивал? Думаешь, отец сложа руки сидел? А только супротив Особой комиссии не попрешь. Алексей, между прочим, открыто признался, что сам свою судьбу выбрал. Вот пусть по ней и идет. А у тебя своя судьба – тебе ребенка родить.
– Моя судьба, – Настя прислушалась к своим словам, – это Алексей. Без него я не буду жить.
– Больна ты, милая, вот что, – отрезала ее свекровь. – Прилечь тебе надо! Эй, кто там? Проводите княгинюшку в опочивальню. Устала она с дороги… Да пошлите за доктором Штерном. Как бы горячки не было!
Настя с тоской посмотрела на вошедших слуг, обернулась к свекрови.
– Я приехала ради Алексея, – сказала она. – И я его не оставлю.
Она повернулась, выходя из комнаты, и не увидела, как глаза старой княгини наполнились слезами.
Тягостно тянулось время, но разум словно уснул, оцепенел, пребывая в спасительном забытьи. Слишком резким оказался переход к новой жизни. Вчера еще государственные преступники, терзаемые неизвестностью, одиночеством, тоской по близким, страхом за свою жизнь и жизнь товарищей, они были вынуждены терпеть холод каменных стен, сырость, темноту, затхлую воду, спертый воздух, неудобную жесткую постель, кишевшую клопами и полное бессилие. Дни, порой недели полного одиночества, когда даже с охраной словом не перемолвишься, изредка прерывались короткими допросами. Беседовать приходилось об одном и том же – крючкотворы из Особой Комиссии хотели знать абсолютно все, до мелочей.
Так прошла зима, весна. Изредка узников навещали родственники – приезжали сестры, жены, матери. Передавали приветы и последние светские сплетни. За каждой встречей всегда наблюдали посторонние глаза. Тут особо не поговоришь.
К Алексею Варскому приезжали только дважды – сначала, сразу после того, как схлынула волна арестов и начались первые допросы, его навестил отец. Несколько минут испытующе смотрел на сына, потом спросил: «Ну, и чего вы добились? Стоило это таких жертв?» Знавший крутой, упрямый нрав своего отца, князя из старинного рода Рарожичей, Алексей удержался от объяснений, и старый князь уехал ни с чем.
Чуть позже приезжал младший брат. Новости, привезенные им, были нерадостны. Елисей сообщил, что ни взятки, ни посулы ничего не дали – участь Алексея не смягчена, все осталось по-прежнему, а от его жены, Анастасии, никаких вестей. Только ее мать отписалась, что она лежит больная, в горячке и так плоха, что есть серьезная опасность для жизни. И – ни слова про ребенка. Алексей бросил жену беременной – дела Тайного общества поглотили целиком. Подготовка шла полным ходом, но внезапно выяснилось, что заговорщиков кто-то выдал. Решено было выступать почти на полгода раньше намеченных сроков, спешным порядком. И, как результат – провал всего дела.
Вспоминать тот день Алексей не хотел. Не потому, что стыдно – для себя он решил, что поступил правильно. И не его вина в том, что надежды и чаяния потерпели крах. Он сделал все, что мог и не жалел о принятом решении. Но следователи Особой Комиссии и император, решивший лично встретиться с некоторыми заговорщиками, считали иначе. Да что они! Отец, посетивший сына единственный раз за полгода, разве что не плевался с презрительной миной. Брат Елисей держался куда как теплее, да и то, видимо, в душе радовался тому, что все так обошлось. Сестрица Валерия передавала с ним письмецо – его тут же заставили прочесть вслух, не содержалось бы в нем крамолы? Но какую крамолу могла сковать девица неполных шестнадцати лет? Ее пока угловатый подростковый почерк долго стоял у Алексея перед глазами: «Милый братец! Мы тебя очень любим. Я ежеутренне молюсь Пресвятой Деве за тебя. Господь, спаси и сохрани тебя, и товарищей твоих, всех до единого…» Среди его товарищей был один, Владимир Шаховской, молодой корнет. Он в прежние времена часто бывал у Варских, а на детских балах несколько раз танцевал с Валерией. Ему было всего восемнадцать лет, Валерии – пятнадцать. И через два-три года они могли бы…
Нет, не могли. Теперь уж нечего думать о том, что никогда не свершится. Владимиру, вместе с другими судьба – кануть в неизвестных просторах Закаменья, Валерии – остаться в столицах, блистать в свете и пытаться забыть первое детское увлечение. Случайно или нарочно она в том письмеце написала много о домашних мелочах и своих мыслях о предстоящей разлуке с братом, но ни словом не упомянула влюбленного в нее корнета? Не заметила его чувств? Или наоборот? Что теперь гадать!
Что теперь гадать о чем бы то ни было? Следствие закончено. Приговор оглашен. Десять лет рудников и двадцать лет поселений. Почти столько же лет, сколько Алексей прожил на этой земле! А все же он считал, что ему повезло. Из камеры в камеру, невзирая на все ухищрения сторожей, а то и с их помощью за небольшую мзду передавали вести – кто приговорен к казни, кто – к вечному заключению в подземных казематах той же Навьей крепости, кто не дожил до суда, сошел с ума или покончил с собой. Трое пытались бежать. Безнадежно, без подготовки – просто внезапно кинулись к воротам, а охране было приказано стрелять… Алексей так не мог. Не хотел ни умирать, ни даже думать о смерти, пока не узнает, что с женой и ребенком. Получить бы хоть какую-нибудь весточку от Насти или ее родни! Но не было ничего. Только скупо оброненное Елисеем при той единственной встрече: «Все благополучно!» И Алексей жил. Цеплялся за надежду, что вот-вот его вызовут для свидания, и там, в перегороженном двойной решеткой глухом коридоре его будет ждать она, Настя. Пусть ничего не говорит, пусть только смотрит – и пусть ему будет дозволено несколько минут смотреть на нее.