– Да, я был поклонником вашего семейного театра. Помню, как однажды вы разыгрывали трагедию a la Rasine, кажется, вышедшую из-под вашего пера, Павел Васильевич.
– Точно так.
– А ты, Нестор, играл смешного мальчика.
– Маленького сына Эмерика.
– Начался последний акт, поднялся занавес, и перед нами открылись виды родных Карпат. Старые карпатороссы, несмотря на преклонные лета, вскочили со своих мест и закричали: «Буда! Буда!». Восторг был необычайный.
– Это Александр добыл где-то виды селений Оффена и Буды, чтобы порадовать отца, – проговорив это, Павел Васильевич нахмурился.
– Александр Васильевич, ваш брат, он сейчас в Петербурге?
– Он умер.
– Простите, я не знал.
– Побился друзьям об заклад, что съест сто польских мясных пельменей вместо закуски перед обедом и съел таки, а к вечеру у него развилось сильнейшее воспаление кишок. Врачи оказались бессильны.
Они замолчали.
– Значит, Павел Васильевич, вы дело отца решили продолжить – вдруг прервал тишину Орлай, – Так может, останетесь. Нам в гимназии хорошие преподаватели ой как нужны.
– К сожалению, не могу, на днях я принял приглашение от Виленского университета. Иван Семенович, я очень благодарен вам за то, что вы согласились принять Нестора обратно в гимназию. Здесь ему будет лучше. Он кончит курс, да и вы…
– Понимаю, понимаю, – перебил Орлай и положил руку Нестору на плечо, – Приму, как родного сына. Будьте совершенно покойны. Воспитаем, обучим, разовьем таланты и прочие и прочие.
В это момент в кабинет постучался секретарь и доложил о приезде какого-то высокопоставленного господина. Орлай поспешил проститься с братьями и, когда дверь за ними захлопнулась, произнес:
– «Чтобы воспитать человека, его надо любить», – он задумался, – Хотя хорошая порка иногда тоже не повредит.
Нежинская гимназия приравнивалась по своему статусу к университету, занятия здесь продолжались с восьми до шестнадцати часов с перерывами на подготовку домашних заданий. Образование было очень разносторонним. Преподавались Закон Божий и древние языки, русский, немецкий и французский, философия и естественная история, финансовая наука и римское право. Вот лишь неполный список предметов, над которыми корпели будущие сыны отечества. Гордостью гимназии была богатая библиотека, в которой на тот момент было более трех тысяч томов. В выходные гимназистов отпускали в город, где большой популярностью пользовались ярмарки, пестревшие всякой всячиной, а в остальные дни они гуляли по парку и живописным берегам реки Остер.
Единственное, что омрачало жизнь гимназистов – строгая дисциплина. Пороть не любили, но пороли. За гимназистами неусыпно следили инспектора и надзиратели, писавшие бесчисленные рапорты и доносы, но дух вольнодумства, благодаря грамотной политике Орлая, все равно просачивался сквозь стены гимназии.
Начались занятия. Жизнь гимназистов потянулась медленно и уныло. Несмотря на пропущенный год, Нестор был переведен сразу в четвертый класс. Способный, начитанный, недурно владеющий четырьмя языками, он быстро завоевал лидерство. Многие мальчишки завидовали ему, учителя хвалили.
На последнем уроке Константин Александрович Моисеев читал историю. Гимназисты больше всего не любили этого «казачка», как они его между собой называли. Средних лет, полноватый, невысокий, казалось, его больше всего интересовали наряды, а не наука. Наверное, так оно и было. Каждый день он являлся в гимназию в голубых панталонах и голубом сюртуке, поверх которого был щегольски повязан голубой шарф. Даже гимназистов он порывался переодеть в голубой демикотон. Его уроки слыли нуднейшими из нуднейших и каждый раз превращались в настоящее испытание.
– Александр Македонский, предчувствуя скорую кончину, пожелал проститься со своей армией, – монотонно протянул он, – Это был трогательнейший момент, ибо трогательность и чувствительность всегда аккомпанируют подобным моментам. Ему помогли подняться с роскошного ложа, на коем он вот уже как десять дней возлежал, укрытый шелковым покрывалом с причудливым узором и вывели на балкон. Это был широкий, каменный, белый балкон, усыпанный редкими разноцветными цветами, испускающими дивный аромат, коей тонкой струей проникал в ноздри. Толпы солдат, облаченных в сияющие на солнце, кое озаряло их в этот ясный день, доспехи, приклонили свои колена. Они гордо и мужественно собрались внимать речи человека, который провел их почти через всю Малую Азию, населенную многочисленными народами, кои они покорили все с тем же мужеством, с коим сейчас собрались внимать последней речи полководца, который все еще, – тут он закашлялся.
– Да. Может, кто-нибудь знает, в каком-году это было? – Константин Александрович нахмурил брови и окинул взглядом учеников.
Нестор поднял руку:
– Александр Македонский умер от малярии 13 июня 323 года до нашей эры в своем вавилонском дворце. Ему было 33 года.
– Похвально, г-н Кукольник. Садитесь.
– Так вот. На чем я остановился? Ах, да, – Моисеев опять сложил руки за спиной и зашагал по классу, – Его доблестная армия, без которой Македонский не совершил бы то, – последовала пауза, – что он совершил. Дабы это не удавалось еще никому в древней истории, о чем свидетельствуют выдающиеся древние историки, кои высочайшим слогом поведали нам об Алексан…, – вдруг взгляд Константина Александровича остановился на мальчике, который, сидя за последней партой, что-то увлеченно рисовал. Моисеев прервал рассказ и спросил:
– Господин Гоголь-Яновский, а по смерти Александра Македонского что последовало?
Не долго думая, Гоголь-Яновский воскликнул:
– Похороны!
Раздался оглушительный смех. Моисеев невозмутимо дождался пока в классе вновь воцарится тишина и произнес:
– Я сейчас же напишу рапорт, чтобы вас выпороли, как следует. Надеюсь, это обуздает ваше остроумие. Если в классе есть еще любители демонстрировать свое исключительное чувство юмора, они тоже могут присоединиться к своему товарищу.
Все притихли, даже мухи. Но если бы самой смелой из них все-таки вздумалось пролететь, ее жужжание послышалось бы очень отчетливо.
После уроков играли в городки. Мальчишки разделились на две команды по пять человек. Веселых и задорных, их переполняла энергия, накопившаяся за долгие часы сидения в классах.
– Не попадешь! Не попадешь! – кричал коренастый мальчуган своему противнику, бегая вокруг «города». Кажется, он и секунды не мог устоять на одном месте. Это был Саша Данилевский. После смерти отца, его мать вторично вышла замуж, и теперь за образованием мальчика следил отчим, который ждал от него только положительных оценок. Саша старался, но учеба ему явно не удавалась.
– Промажешь! Промажешь! – не унимался он.
– Да угомонись ты, не мешай, – вступился кучерявый рыжеволосый парнишка.
– Пусть себе надрывается, не промажу, – сказал Нестор. Это была его очередь выбивать с кона. Сосредоточившись, он замахнулся и бросил биту. Почти все городки выкатились за пределы линии.
– Я же сказал, не промажу.
– Эй, смотрите! – крикнул кто-то. Все обернулись и уставились на приближающегося к ним невысокого, сутулого мальчика.
– Ну что, таинственный Карло, живой?! – спросили ребята почти хором.
– А что не видно? – ответил Коля Гоголь-Яновский.
– Надрывался-то как, нам отсюда было слышно, – воскликнул кучерявый.
– Мы уж подумали, что ты с ума сошел, – подхватил Нестор.
– Много думать вредно.
– Кто бы говорил.
– Возьмите меня в игру.
– Нет. Иди, иди отсюда, – завопил кучерявый.
– Ладно, чего ты. Дай ему ударить. Попадет, вместо меня играть будет, – предложил Нестор
– Пусть, пусть ударит, – вступился Данилевский.
– Согласен?! – спросил Нестор.