Но он этого не сделал, потому что ему хотелось самому еще раз оказаться в этом квартале.
– Больше никаких указаний?
– Дай снимок в газету. Пусть продолжают писать как о заурядном происшествии.
– Понял. Посылаю машину.
Поскольку консьержка упомянула кальвадос, и к тому же было и вправду холодно, он выпил рюмочку. Потом, руки в карманах, пересек бульвар и направился взглянуть на тупик, где был убит месье Луи.
Сообщение об этом прошло настолько незамеченным, что никто даже не приходил полюбопытствовать, остались ли еще следы крови на мостовой.
Он задержался перед одной из двух витрин ювелирного магазина, в помещении находилось не то пять, не то шесть продавцов. Здесь не продавали очень дорогих украшений. На большинстве выставленных предметов висели ярлычки «со скидкой». Чего тут только не было: обручальные кольца, поддельные бриллианты, хотя, наверное, и настоящие тоже, будильники, наручные и настенные часы, правда весьма сомнительного вкуса.
Старичок, наблюдавший за ним из магазина, вероятно, принял его за потенциального покупателя, поскольку с улыбкой подошел к двери, намереваясь пригласить внутрь. Комиссар предпочел удалиться и несколько минут спустя уже садился в полицейскую машину:
– На улицу Клиньянкур.
Там было не так шумно, но и здесь жили люди невеликого достатка, а магазинчик мадемуазель Леон с почти стертой вывеской «Розовое дитя» примостился между мясной лавкой и забегаловкой для шоферов, так что о его существовании могли знать только посвященные.
Зайдя в него, Мегрэ чуть не остолбенел, потому что женщина, вышедшая к нему из задней комнаты, где в кресле сидела старуха, а у нее на коленях кот, совсем не соответствовала созданному в его представлении образу машинистки Каплана. Почему? Он и сам не знал. На ней, наверное, были войлочные тапки, поскольку двигалась она бесшумно, наподобие богомолок, и так же держалась.
Она рассеянно улыбнулась какой-то нежной, едва заметной улыбкой, причем даже не губами, а как бы всем лицом.
Забавно, что ее звали Леон[1].
Тем более забавно, что у нее был большой мясистый нос, как у старых львов, дремлющих в клетке.
– Что вам угодно?
Одета она была во все черное. Лицо и руки – какие-то невыразительные, бесформенные. Большая печка в соседней комнате дышала ровным жаром, и повсюду – на прилавке и полках – лежало тонкое белье, чепчики, отделанные голубыми или розовыми лентами, пинетки и платьица для крещения.
– Комиссар Мегрэ из сыскной полиции.
– Что?
– Вчера был убит ваш бывший коллега Луи Туре…
Она отреагировала эмоциональнее всех других женщин, однако не заплакала, не полезла за носовым платком и не стала кусать губы. От внезапного известия она просто окаменела, застыла на мгновение, можно было даже поклясться, что сердце у нее тоже замерло. И он увидел, как ее и без того бледные губы буквально стали белыми, как полотно, разложенное на полках.
– Простите, что я сказал это вот так, напрямик.
Она покачала головой, давая понять, что не сердится. Старуха в соседней комнате пошевелилась.
– Чтобы разыскать убийцу, я должен собрать как можно больше сведений о Луи…
Она кивнула, по-прежнему не произнеся ни слова.
– Мне кажется, вы хорошо его знали…
Лицо ее словно прояснилось на мгновение.
– Как это случилось? – произнесла она наконец с трудом.
Вероятно, уже в детстве она была уродливой и, безусловно, всегда это понимала. Она оглянулась на мать и прошептала:
– Не хотите сесть?
– Боюсь, что ваша мать…
– Мы можем говорить при ней. Она совершенно глухая. Но ей нравится, когда приходят люди.
Он не решился сказать, что задыхается в этой душной комнате, где протекала жизнь двух женщин, казалось почти застывших в своей неподвижности.
Возраст Леон определить было трудно. Очевидно, перевалило за пятый десяток, и возможно, уже давно. Матери с виду было не меньше восьмидесяти. Она смотрела на комиссара быстрыми птичьими глазками. Большой нос достался Леон не от нее, а от отца, чья увеличенная фотография висела на стене.
– Я только что был у консьержки на улице Бонди.
– Наверное, она пришла в ужас.
– Да. Она его очень любила.
– Все его любили.
При этих словах на щеках у нее проступил легкий румянец.
– Он был таким хорошим человеком! – поспешно добавила она.
– Вы с ним часто виделись потом, ведь так?
– Он приходил повидаться несколько раз, не могу сказать, что часто. Он был очень занят, а я живу далеко от центра.
– Вы не знаете, чем он занимался в последнее время?
– Я его об этом никогда не спрашивала. Казалось, он вполне преуспевает. Полагаю, что он завел какое-то собственное дело, поскольку не должен был высиживать определенные часы на работе.
– Он не рассказывал о людях, с которыми общался?
– Мы говорили главным образом об улице Бонди, о магазине Каплана, о месье Максе, об инвентаризации. Каждый год это было целое событие, ведь у нас в ассортименте насчитывалось больше тысячи единиц товара.
Она поколебалась, потом спросила:
– Полагаю, вы виделись с его женой?
– Да. Вчера вечером.
– Что она сказала?
– Она не понимает, почему ее муж в минуту смерти оказался в желтых ботинках. Утверждает, что их надел на него убийца.
Леон, как и консьержка, тоже заметила эти ботинки.
– Да нет, он часто носил их.
– Еще когда работал на улице Бонди?
– Нет. Гораздо позже.
– Насколько позже?
– Ну, может, спустя год.
– Вас не удивили его желтые ботинки?
– Удивили. Он так никогда раньше не одевался.
– Что вы подумали?
– Что он изменился.
– Он действительно изменился?
– Он был не совсем такой, как прежде. Шутил как-то иначе. Даже хохотал.
– А до этого не смеялся?
– Смеялся, но не так. Что-то новое появилось в его жизни.
– Женщина?
Это было жестоко, но он должен был задать этот вопрос.
– Возможно.
– Он рассказывал вам о чем-то сокровенном?
– Нет.
– Он никогда не пытался ухаживать за вами?
– Никогда, – ответила она торопливо. – Клянусь. Уверена, что ему это даже в голову не могло прийти.
Кот покинул старуху и переместился на колени Мегрэ.
– Пусть сидит, – сказал он, поскольку она собиралась его согнать. Курить трубку он не осмеливался. – Представляю, какой это был тяжелый удар для всех вас, когда месье Каплан объявил, что закрывает дело.
– Да, это было тяжело.
– Особенно для Луи Туре?
– Месье Луи был самым преданным работником. У него были свои особые привычки. Он ведь начал работать здесь с четырнадцати лет, мальчиком-рассыльным.
– Откуда он родом?
– Из Бельвиля. По его словам, его мать осталась вдовой и однажды сама привезла его к старому месье Каплану. Он еще ходил в коротких штанишках. Он ведь почти не учился в школе.
– Мать умерла?
– Уже давно.
Почему у Мегрэ создалось впечатление, что она что-то от него утаивает? Она казалась открытой, смотрела прямо в глаза, и все же он чувствовал, что она ускользает, так же неслышно, как двигалась.
– Говорят, ему нелегко было найти работу.
– Кто вам об этом сказал?
– Я так понял из разговора с консьержкой.
– Когда тебе за сорок, найти работу особенно тяжело, да еще когда нет какой-то определенной специальности. Я сама…
– А вы искали?
– Всего несколько недель.
– А месье Луи?
– Он искал дольше.
– Вы это предполагаете или знаете наверняка?
– Знаю.
– Он бывал у вас в то время?
– Да.
– Вы помогали ему?
Теперь он был в этом почти уверен. У таких, как Леон, всегда есть сбережения.
– Зачем об этом говорить?
– Понимаете, пока я не буду иметь полного представления, чем занимался месье Туре в последние годы, я ни за что не смогу найти убийцу.
– Это правда, – согласилась она, подумав. – Я расскажу все, но пусть это останется между нами. Главное, чтобы не дошло до жены. Она такая гордая…
– Вы ее знаете?
– Он мне рассказывал. Мужья ее сестер занимают прекрасное положение и построили себе дома.
– Он тоже.
– Он был вынужден, его заставила жена. Она же пожелала поселиться в Жювизи, где жили ее сестры.
Теперь ее голос изменился, в нем слышалась глухая, давно копившаяся обида.