На физиономиях двух ребят, приглашенных с улицы, читалось волнение. Самойлов, сидевший справа от них, смотрел вперед неестественно прямым взглядом.
Аспирант скользнул по лицам первых двух, остановился на нем. Юноша долго всматривался в черты Самойлова, потом пополз взором по его фигуре. Вдруг он уперся взглядом в щеголеватые узконосые туфли Виталия и не мог оторвать от них глаз.
– Будьте любезны, снимите, пожалуйста… Нет, вот этот.
Он показал на левый ботинок.
Самойлов носком правой ноги сдвинул задник, и туфель с глухим стуком упал на паркет. Аспирант, придерживая одной рукой очки, другой поднял его и, нащупав что-то пальцем, проговорил:
– Вот она, кнопка тут выскакивает… Возьмите, пожалуйста, – подал он туфель назад.
– Зачем же? – остановил его лейтенант. – Напротив, пусть снимет второй. А мы дадим ему что-нибудь старенькое, из казенного. Итак, насколько я понимаю, вы опознали гражданина Самойлова Виталия Семеновича?
– Да, да. Я хорошо его запомнил. Мы были лицом к лицу. Он обшаривал мои карманы. И бумажник забрал.
– А в чем вы пошли домой?
– Он мне бросил свои ботинки. Старые. Они у меня дома…
И тут экспансивная натура водителя дала о себе знать.
– Подожди, парень, да ты что же, человека ограбил? По морозу голого пустил? А? А я тебя в гости приглашал? Это я за что же полжизни отдал? Для кого же счастья добивался? Для тебя? Погляди-ка!
С треском сверху донизу скользнул замок застежки «молния» на теплой куртке. Задрав пиджак и рубаху, шофер обнажил бок и нижнюю часть грудной клетки, стянутые широкими багровыми рубцами.
– Мне восемнадцать было, когда меня на передовой крестили. А ты? Зачем ты нужен? Кто тебя выкормил?
Лейтенант не спешил остановить негодующего шофера. За эти минуты Самойлов испытал такое омерзительное чувство стыда, при воспоминании о котором даже долгое время спустя кровь бросалась ему в лицо.
Он больше не запирался. Рассказал все. Не скрыл и того, что передал старику, сидевшему с ним в комнате дежурного, наручные часы.
Адрес и фамилию старика установили из акта, составленного накануне вечером. Скоро его вместе с часами привезли в райотдел.
На следующий день в милицию по телефону вызвали мать Самойлова, Наталью Поликарповну.
Это была яркая, интересная женщина, одетая с большим вкусом. Она принесла тяжелый саквояж с продуктами и туфли для сына, по-видимому, купленные только что в магазине. Ее ознакомили с показаниями сына. Когда она перевернула последнюю страницу, лицо ее сделалось красным от гнева. Наталья Поликарповна порывисто взяла со стола ручку и, пока оперуполномоченный копался в бумагах, лежавших в папке, написала на протоколе допроса:
«Уже двенадцатый час, а Виталий не ел. Я видела, с какой жадностью он набросился на пищу, принесенную мною. У него отвислая челюсть и безумный взгляд. Он не стал говорить со мной. Эти показания – вынужденные. Н. Самойлова».
Негодующий оперуполномоченный, схватив протокол, воскликнул:
– Да вы же испортили документ!
Щеки женщины горели.
– Не верю вашему следствию. Я требую, чтобы его допросили при мне. Слышите, требую! Моему сыну не нужны старые часы с оборванным ремешком. У него свои. Я этого так не оставлю.
Беседа состоялась через день. Виталия допрашивали в присутствии матери, хотя этого и не требовалось по закону.
Слушая рассказ сына, не глядевшего на мать, оперуполномоченный не скрывал удовлетворения откровенностью парня. Наталья Поликарповна становилась то бледной, то пунцовой. Когда сын повествовал о том, как они от театра угнали чей-то «москвич» и, катаясь, разбили его, потому что ни один из троих не умел по-настоящему им управлять, мать вспыхнула.
– А зачем тебе все это рассказывать? Этого же нет в твоих показаниях. Ты же знаешь, сколько нам теперь придется платить. Кто вас видел?
Лейтенант вскочил с места.
– Уйдите! Слышите? И больше не приходите.
Два дня Наталья Поликарповна не ходила в милицию. Но, узнав, что дело для окончания расследования передали в прокуратуру, пришла ко мне. В ее руках был тяжелый саквояж с едой.
В кабинете друг против друга сидели на очной ставке Виталий Самойлов и Геннадий Ключевский. Я уточнял подробности, касавшиеся Нины Клинцовой. Девушку еще в первый вечер освободили, взяв с нее подписку о невыезде из города. Ребята подтвердили, что последний грабеж был единственным, в котором Клинцова участвовала. По их словам, Клинцова пошла с ними с большой неохотой.
Я разрешил конвоиру взять от Самойловой передачу.
Наталья Поликарповна поставила саквояж на пол, рядом со стулом сына. Виталий, нагнувшись, взял несколько свертков.
– А это отдай Генке, – попросил он. – У него нет ничего.
Глаза матери округлились.
– Что-о? Всякую шпану кормить? Хорошо еще тебе ношу. Ты знаешь, во что это обходится? Это все с неба не падает.
Я не ожидал, что Виталий окажется таким несдержанным. Он вскочил с места, губы его кривились.
– Ты, ты!.. Всего тебе мало! К черту!
Он отшвырнул ногой саквояж с передачей.
– Не ходи больше, не буду брать!
Когда мамашу выдворили из кабинета, парень дрожащими руками разделил с Глухим пачку сигарет и произнес:
– Везите в тюрьму. Без передач обойдусь. Отработаем. Не век сидеть будем. Поумнеем.
Следствие в прокуратуре закончилось довольно скоро. Родителям было разрешено свидание с арестованными.
Первым пришел отец Геннадия, сгорбленный крупный мужчина, придавленный тяжестью дум. Ему показали место напротив сына. Геннадий не решался взглянуть на него. Не дождавшись, когда сын поднимет голову, отец тронул его за плечо.
– Смотри сюда.
Юноша старался не пропустить ни одного движения губ.
– Не на-бе-решь-ся ума – не при-ез-жай! Понял?.. Ну, давай, что ли, попрощаемся.
Анатолий Николаевич Костиков явился раньше назначенного времени. От него исходил тонкий аромат вина. Гордым жестом он извлек из кармана печатный каталог своих картин и этюдов, желая подчеркнуть, что он не обычный смертный, а работник творческой профессии. Я вернул ему книжечку.
– Почему вы предложили сыну покинуть дом?
– Мы отправили его к матери. Он дерзил не только мачехе, но и мне. А пасынка избил так, что у него целую неделю был запухший глаз.
– Вы знали, что мать была в командировке на Урале?
– Он мне об этом не сказал.
– А разве вы потом не интересовались судьбой сына?
– М-м-м… Знаете, все занят. Выставка тут моя была.
Для беседы с Петром художника попросили прийти в другой раз. Трезвым.
Тягостное впечатление оставила вторая встреча Виталия Самойлова и его матери. (Отец Виталия не мог прийти, потому что лежал в госпитале с открывшейся раной.)
Наталья Поликарповна долго допекала юношу назиданиями. Я боялся, что она вновь станет уговаривать сына изменить показания и что Виталий может не устоять перед ее домогательствами. С облегчением я услышал, что ее поучения иссякают.
– Смотри, сынок. Исправляйся. Не огорчай маму.
«Дорогая мамаша, – хотелось сказать ей вслед. – Если сеете сорняки, не рассчитывайте на урожай злаков. У вас растет второй сын. Помните о фундаменте. Помните о “нулевом цикле”».
ТРИДЦАТЬ СТРАНИЦ ДНЕВНИКА
Александр Марков считал, что подготовка была безукоризненной. Сведения о старухе они получили из первых рук. Ее племянник Иван Евлахов, недавно освободившийся из заключения, захлебываясь, рассказывал, что, придя однажды к бабке, он не мог долго достучаться и заглянул в окно, поверх занавески. На теплой, в меру остуженной плите бабка просушивала полмешка денег. Заслышав стук, она поспешно ссыпала их в мешок.
Дом старухи располагался вблизи рынка-толкучки. Бабка с дедом много лет шили на продажу кустарные шапки. Работали они ночами, завесив окно одеялом.
Если все сойдет хорошо, то у нее можно будет «позаимствовать» не одну тысячу. Быстрота – залог успеха. Марков знал об этом из переводных романов. Особенно он ценил один: «Западная марка продолжает падать». Книгу они читали вместе с Михаилом Козловским, недавним другом Маркова. Шагая вечером по широкой Ленинградской, они часто напоминали друг другу наиболее захватывающие места. Марков знал их наизусть.