— Такое прозвище дал Тони своему поместью. Полностью оно называется Фартинггейл.
— Надо же, как в романах! Только там люди дают имена своим домам.
— Дело в том, что семьи с большой историей живут в домах с большой историей, и эти дома — как живые персонажи. У них есть имена, характер, душа. Ты сама скоро поймешь, о каких людях и о каких домах я говорю. Ты скоро будешь жить среди них.
— А тебе всегда хотелось жить широко, как жили прежде в Техасе? — спросила я. К своему стыду, мне почему-то и в голову не приходило мечтать о светском обществе, об аристократических развлечениях, о поместьях вроде Тары из знаменитого романа «Унесенные ветром». Может, для таких фантазий я еще мала?
— Нет, конечно, — молвила мама, и я опять услышала ее негромкий смех, обращенный только к себе. — Я мечтала жить в мансарде на тихой парижской улочке. Мечтала быть верной подругой талантливого, но бедного поэта, продавать на улице свои картины, а по вечерам слушать, как мой возлюбленный читает в литературных кафе собственные стихи. Когда я рассказала об этом матери, она хохотала до упаду и заявила, что единственное предназначение женщины — быть женой и матерью.
— Но неужели она не замечала твоего таланта? Неужели не восхищалась твоими рисунками и картинами? — воскликнула я, подумав при этом, что сама с трудом представляю себе маму в убогой комнатенке под крышей, без нарядов, без драгоценностей, без гроша в кармане.
— Какое там! Она и смотреть на них не хотела, лишь бранила меня, будто я бездарно провожу время. А сестрицы опускались даже до того, что портили мои работы. Ах, Ли, ты не представляешь, как я была несчастна в твои годы.
Действительно, ужасно, когда родная мать не дает тебе ни тепла, ни поддержки, мысленно согласилась я. Бедная моя мамочка, ей приходилось жить со злыднями-сестрицами и с матерью, равнодушной к ее интересам и пристрастиям! Бедная моя мамочка была одинока, пока папа не вызволил ее из дома, не спас ее! И тогда она стала настоящей художницей, живет сейчас тихо и счастливо, в окружении любимых вещей и дорогих людей.
— Но ты же счастлива сейчас, мама? У тебя есть все, что ты хочешь, правда? Ты можешь рисовать, ведь так? — требовала я ответа.
Мама ответила не сразу.
— У меня много дорогих вещей, Ли, у меня большой дом, но все же я думаю, что могла бы жить иначе.
Она улыбнулась. Я обожала эту ее улыбку, когда глаза начинали светиться теплом воспоминаний. Прав был папа, сказав, что память дороже самоцветов.
— Я всегда представляла себя в гуще событий, на гала-концертах, приемах, юбилеях, на вернисажах и премьерах в окружении восторженной толпы, среди газетчиков и репортеров.
— Но ведь твои работы имеют успех. Я видела даже заметки в газетах.
— Да, время от времени случаются приятные события, но отец твой не в восторге от этого. Он такой практический человек! Да еще пуританского нрава. Посмотри, что у него за кабинет. По его мнению, там все идеально, но это только потому, что в такой же обстановке работал его отец, который, по-моему, так и помер с пятаком, зажатым в кулаке. Честно говоря, когда в доме гости, я стараюсь не открывать дверь в его конуру. Но твоему папе все равно. Ему на все наплевать, кроме работы. Ты видела когда-нибудь человека, так одержимого своей работой, как твой отец?
— Но он же для нас старается. Хорошо идут дела — хорошо живет семья!
— А наша семья живет замечательно, — со странной интонацией промолвила мать. — Уже подъезжаем, Ли. Теперь смотри все время направо. Скоро среди деревьев мелькнет Фарти. А первый взгляд на усадьбу не забывается, — с восторженным благоговением произнесла она.
Солнце уже золотило верхушки деревьев.