И он ушел.
– Госпожа, – Серафина отошла в сторону, чтобы взглянуть на творение рук своих издалека, – вы можете посмотреть.
Колетт глянула в большое серебряное зеркало, улыбнулась и кивнула: то, что ее служанка делала с ее непослушными волосами, достойно было самой высокой награды. Серафина оказалась настоящим сокровищем: мало того, что она знала, как причесать и одеть знатную даму в том или ином случае, она еще и являлась прекрасной собеседницей. Благодаря ей Колетт гораздо лучше разбиралась в происходящем вокруг, чем полгода назад.
– Спасибо, Серафина. К этому пойдет мое изумрудное колье, не так ли?
– Ваше любимое, госпожа, – согласилась служанка, открывая шкатулку.
Колетт промолчала. Ожерелье, подаренное ей мужем на свадьбу, она действительно надевала чаще, чем остальные украшения. Граф де Грамон оказался вовсе не скуп, и теперь у его жены было столько драгоценностей, что за них можно купить, например, Гасконь. А если к ним присовокупить платья из дорогих тканей (зеленые, голубые, бирюзовые и даже одно алое), то хватит еще на половину Шампани.
Холодные камни в серебряной оправе легли на обнаженную кожу, и ожерелье заискрилось, засияло в падавшем из окна ярком свете. Сегодня предполагался королевский выезд и обед в лесу – несколько необычно, конечно же, однако такие выезды входили у наваррской знати в привычку. Дядя Жан-Луи оказался прав: католики мирно соседствовали с протестантами, а грядущий брак Генриха Наваррского должен был породить череду подражаний. И все же Колетт радовалась про себя, что ей не пришлось вступать в брак с протестантом. Она привыкла к католическим обрядам, и менять их ради чужого человека оказалось бы тяжело.
– Мне оставить вас, госпожа? – спросила Серафина.
– Да, пожалуйста. Ах, еще одно, – Колетт встала, и платье негромко зашуршало. – Как себя чувствует его светлость?
Серафина знала обо всем происходящем в доме.
– Уже немного лучше, и он отправится на прогулку вместе с вами, – тут же сообщила она. – Я видела, как Бодмаэль чистил его костюм сегодня.
– Благодарю тебя.
Служанка ушла, а Колетт, еще немного полюбовавшись на себя в зеркало (зимняя бледность сменилась весенним румянцем, и это радовало), спустилась в маленькую гостиную на втором этаже замка Грамон, где любила оставаться одна. Здесь лежали ее любимые книги и вышивание, к которому она, впрочем, прикасалась нечасто; здесь она вечерами пила молоко с медом, чтобы поскорее заснуть, или горячее вино с травами. Эта комната, с ее светлыми стенами, большими окнами, смотревшими на сад, и камином, украшенным затейливой резьбой, нравилась Колетт даже больше, чем спальня. Гостиная была убежищем – хотя никто и не подумал бы преследовать хозяйку дома здесь. Даже ее муж…
– Удивлены? – усмехнулся граф де Грамон. – Больше тридцати лет назад в замке случился пожар и старые покои почти все уничтожил огонь. К счастью, удалось спасти основные семейные реликвии, а библиотека располагалась в крыле, которое не пострадало… Но мой отец принял решение, что пора забыть о старых нравах. Стены остались, а внутри возвели этот особняк. Словно жемчужину в раковину положили. Правда, обычно жемчуг из раковин достают, но я надеюсь, что эта конкретная жемчужинка останется на месте.
После свадебной ночи Ренар вел себя ровно, ничем не выказывая ни недовольства женой, ни наоборот – радости от ее поведения и поступков. Он привез ее в родовое владение, он велел Серафине познакомить новую хозяйку с тем, как живет замок Грамон, он не делал попыток снова прийти в спальню к супруге ночью и не старался сблизиться с нею днем. Он просто предоставил Колетт самой себе.
Конечно, Ренар ее не игнорировал, – наоборот, все слуги полагали, будто граф нашел себе образцовую жену и даже, пожалуй, счастлив.