Присоединение Крыма к России и решительное непризнание международной правомочности этого акта со стороны Киева и Запада перевело Украину в то же положение, в котором после 2008 г. находится Грузия, – страны, имеющей неурегулированный территориальный спор с соседним государством. Членство в НАТО для такой страны переходит в разряд гипотетических возможностей. В этом смысле конституционные гарантии внеблокового статуса превращаются в своеобразное архитектурное излишество, некую надстройку над суровой реальностью государства, в котором революционный переворот создал вакуум легитимной власти и условия для утраты территориальной целостности. Но одновременно такая формально внеблоковая держава, если она сумеет сохраниться в качестве унитарного государства, будет консолидироваться на основе радикального неприятия всего, что связано с Москвой. Если первые 23 года своего независимого существования эта страна весьма неуверенно развивалась под брендом «Украина – не Россия», то теперь бренд меняется на «Украина – анти-Россия». Если же антироссийская направленность становится нациеформирующей идеей, то, скорее всего, даже федерализация не сможет здесь ничего изменить.
Предопределенность длительного российско-украинского антагонизма и реальная угроза сецессии ряда регионов юго-востока Украины заставляют обращаться в поисках новой формулы компромисса уже не к примеру Финляндии эпохи холодной войны, а к опыту Боснии и Герцеговины после подписания Дейтонского соглашения 1995 г. Как и в случае с Боснией, речь могла бы идти о конфедерализации, позволяющей погасить конфликт за счет максимального ограничения полномочий центральной власти и обеспечения широкой самостоятельности частей такого государства, в том числе и в вопросах отношений с соседними странами. Правда, по условиям Дейтонского соглашения, субъекты (этнитеты) Боснии и Герцеговины не имеют права на сецессию, хотя связаны между собой менее тесно, чем один из них с Сербией, а другой – с Хорватией. Преимущество дейтонской модели для Москвы могло бы видеться в том, что, обеспечивая особый статус и легализуя пророссийскую ориентацию Донбасса (возможно, и других регионов украинского юго-востока), она радикально ограничит дееспособность боснизированной Украины в качестве международного игрока. Практически все усилия украинского государства, стабилизированного по дейтонским лекалам, будут уходить на поддержание внутреннего равновесия между регионами. В то же время не исключено, что применение дейтонской формулы к Украине не только принесет ей относительную внутреннюю стабильность, но в среднесрочной перспективе создаст более благоприятные возможности для экономического роста, чем однонаправленная ориентация на Европейский союз.
Не стоит, однако, забывать, что Дейтонский мир был заключен сторонами боснийского конфликта под мощнейшим давлением Соединенных Штатов, которые вместе с союзниками по НАТО использовали и такой аргумент, как бомбардировки (операция «Обдуманная сила»). Очевидно, что без готовности США и ЕС склонить Киев к принятию дейтонской модели урегулирования Москва не сможет в одиночку добиться этого результата. Дейтонский вариант станет привлекательным для внешних акторов украинского кризиса в тот момент, когда каждый из них придет к выводу, что издержки конфронтации уже существенно перевешивают возможности дальнейших потенциальных приобретений, а общественное мнение в этих странах начнет демонстрировать признаки «усталости» от Украины.
Во второй половине августа 2014 г. донецким и луганским ополченцам и поддерживающим их силам удалось изменить ход военных действий и нанести серьезное поражение украинским вооруженным формированиям, участвующим в так называемой Антитеррористической операции. Последовавшие за этим переговоры участников конфликта, а также представителей ОБСЕ и России в Минске позволили достичь неустойчивого перемирия, что создало предпосылки для перевода конфликта в тлеющую стадию с перспективой дальнейшего замораживания по приднестровскому образцу. Ценой вероятной «приднестровизации» Донбасса для Москвы стала новая волна санкций. Вместе с тем Киев был вынужден пойти на переговоры с ополченцами как из-за угрозы военного разгрома, так и под давлением стран ЕС, о чем в конце сентября 2014 г. прямо заявила президент Литвы Д. Грибаускайте [11].
Европейский союз как участник геополитического соперничества
Украинский кризис во многом был предопределен неспособностью ЕС и России наладить равноправное и эффективное политическое партнерство. Даже в период президентства Д.А. Медведева, характеризовавшийся относительным потеплением отношений с ЕС, происходило «забалтывание» реальных проблем, связанных с геополитической неопределенностью на постсоветском пространстве. Наиболее известную международную инициативу Д.А. Медведева – проект Договора о европейской безопасности (ДЕБ) – постигла незавидная участь утопленника в потоке рассуждений о модернизации и партнерстве. Достаточно характерно, что саму идею не решился отвергнуть никто, даже натовские новобранцы из стран Центральной и Восточной Европы, для политической элиты которых едва ли не экзистенциальное значение имеет удержание России вне рамок той системы безопасности, функционирование которой обеспечивает НАТО. В результате в Москве на протяжении нескольких лет слышали вежливые заявления о намерении «тщательно изучить» и «всесторонне рассмотреть» российскую инициативу. Несколько реже звучали также фразы о принципиальной поддержке предложенного Договора и о солидарности с его базовым постулатом о неделимости европейской безопасности.
Разумеется, инициатива Договора о европейской безопасности была недостаточно проработанной. Тем не менее предлагаемый Россией Договор был призван остановить дальнейшее расширение НАТО, позволяя при этом ликвидировать «серые зоны» геополитического соперничества в Европе. Кроме того, ДЕБ фактически означал формирование единой системы безопасности не только для Европы, но и для индустриально развитого Севера планеты в целом, исключая из этой системы Китай и другие страны быстро развивающегося Юга. Однако ни Вашингтон, ни Брюссель не сочли целесообразным учитывать геополитические опасения Москвы, очевидно исходя из надежд, что в среднесрочной перспективе можно будет добиться еще больших односторонних преимуществ. Именно на получение этих преимуществ и была направлена программа ЕС «Восточное партнерство», инициированная в 2008 г. министрами иностранных дел Польши Р. Сикорским и Швеции К. Бильдтом.
Следует отметить, что именно запуск программы «Восточное партнерство» вывел Европейский союз на ранее неизвестную ему стезю геополитического соперничества. При этом в отношении постсоветского пространства собственно европейская стратегия как синтез интересов ведущих стран ЕС по сути не была сформулирована. Евробюрократия пошла по шаблонному пути, предпочтя передоверить выработку политического курса группе государств, заявивших о своем особом опыте и знании соответствующего региона. Этот маневр получил прямое благословение и ведущей страны ЕС – Германии. Фокусируя внимание на институциональных и экономических проблемах единой Европы, воздерживаясь от чрезмерной вовлеченности в дела постсоветского пространства и примиряясь с постепенной стагнацией германо-российских отношений, Берлин предоставил Польше и солидарным с ней странам Балтии возможность оказывать все возрастающее влияние на выработку восточной политики Евросоюза [см.: 7, с. 80].