Но, ради всего святого, он был глотком яда, а единственное противоядие — ещё один свежий и долгий глоток его тела. Она думала о тех вещах, что сделала, чтобы завоевать его, чтобы разделить с ним постель, и — прости ее, Господи — о том, что она сделает, чтобы там остаться.
Она почти ненавидела его за это. Она знала, что ненавидит себя за это. «Он должен быть моим», — думала Эсмеральда. Она наблюдала за ним, пересекающим просторную комнату в направлении окна, которое было расположено между рифлеными гранитными колоннами, сходившимися в высокой арке высотой двадцать футов над ее головой. Эсмеральда глумилась над ним за его спиной. Глупость, — иметь такие большие незащищенные проемы, — или самоуверенность. Ну и что с того, что можно лежать на массивной кровати с периной и смотреть через резную арку на бархатное небо, усыпанное блестящими звездами?
Она поймала его, смотрящим туда этой ночью, когда он вошел в нее, возбуждая такой необъяснимый голод в ее крови своим твердым, как камень мужским достоинством, которым обладал лишь он. Она стонала под ним, испытывая самый прекрасный экстаз в своей жизни, а он смотрел в окно — как будто никого рядом с ним не было.
«Что он делал, считал звезды? Неслышно повторял непристойные песенки, чтобы не свалиться и не заснуть?»
Она потеряла его.
«Нет», поклялась себе Эсмеральда, — «я никогда не потеряю его».
— Хок?
— Хм-м?
Дрожащими пальцами она разгладила шелковую простыню цвета лаванды.
— Вернись в постель, Хок.
— Я сегодня не засну, моя сладкая. — Он играл со стеблем большого бледно-голубого цветка. Получасом ранее он водил этими влажными лепестками по ее шелковистой коже.
Эсмеральда вздрогнула от его откровенного признания, что у него в запасе ещё есть энергия. Даже в полусонном состоянии, она могла видеть, что его тело с головы до ног наполнено неуёмной энергией. Что за женщина нужна, — или сколько женщин, — чтобы оставить его дремлющим в очарованном удовлетворении?
Более совершенная, чем она, и черт, это оскорбляло ее.
Оставила ли ее сестра его более удовлетворенным? Ее сестра, которая согревала его постель, до того, как Зельди нашла способ занять её место?
— Я лучше, чем моя сестра? — Слова вырвались раньше, чем она сумела остановить их. Она закусила губу, беспокойно ожидая его ответа.
Ее слова заставили его оторвать затуманенный взгляд от звездной ночи и взглянуть через просторную спальню на страстную цыганку, с черными, как вороново крыло волосами.
— Эсмеральда, — он мягко упрекнул ее.
— Что? — В ее хриплом контральто звучали сварливые ноты.
Он вздохнул.
— Мы с тобой уже обсуждали это…
— И ты никогда мне не отвечал.
— Перестань сравнивать, моя сладкая. Ты знаешь, это глупо…
— Как я могу не сравнивать, ведь ты можешь сравнить меня с сотней, нет, с тысячей других, даже с мой сестрой? — Ее очерченные брови сдвинулись в угрюмую складку над сверкающими глазами.
Он раскатисто засмеялся.
— А со сколькими меня сравниваешь ты, прекрасная Эсмеральда?
— Моя сестра не могла быть так же хороша как я. Она была почти девственница. — Она выплюнула последнее слово с отвращением. Жизнь слишком непредсказуема, чтобы девственность считалась ценностью среди её народа. Страсть, во всех её проявлениях, была здоровым элементом цыганской культуры.
Он поднял руку, останавливая ее.
— Остановись. Немедленно.
Но она не могла. Ядовитые слова обвинений выскакивали быстро и яростно, направленные на единственного мужчину, который заставлял ее языческую кровь петь, и на его скуку, высеченную как в граните на совершенном лице, когда он лежал меж её бедер в этот вечер.